В свете того, что современная лингвистика вот уже более тридцати лет все больше и больше вторгается в процесс изучения Библии, а также по причине стойких разногласий среди различных лингвистических школ во взглядах на терминологию, методологию и задачи, я счел необходимым выразить в начале этой книги свой подход к синтаксису. Анализ синтаксиса греческого языка Нового Завета будет осуществляться согласно восьми методологическим принципам. Большинство покажется очевидными, но удивительно, что многие из них нарушались в процессе грамматических и экзегетических исследований в этом веке (хотя их и усиленно рекламировали).1 В целом, следует помнить, что это экзегетический синтаксис; посему, наша цель всегда состоит в том, чтобы видеть ценность грамматики для толкования Писания.2
Любые значимые высказывания, относящиеся к семантике обсуждаемых конструкций, должны быть основаны на большом количестве примеров. Высказывания типа “любой ясный пример данной конструкции в Новом Завете значит Х” сами по себе лишены смысла. Утверждать, например, что, “очевидно, не существует ни одного случая инфинитивного аориста в косвенной речи, соответствующего аористу изъявительного наклонения в форме прямой речи в Новом Завете”,3 или “geusam[e,nouj] здесь [в Евр. 6:4] как и везде, [означает] знать на опыте [как противопоставление простому ощущению]”, бессмысленно, если существует всего лишь два примера слова или конструкции, о которых идет речь.4 Это не лучше высказывания вроде “Индейцы всегда ходят по одиночке. По крайней мере, тот единственный, которого я видел, так и делал”.5 Наоборот, подобные выражения могут сбивать с толку, поскольку часто предполагается, что они выражают существенные особенности исследуемой конструкции.
Прежде чем рассматривать спорные отрывки необходимо проанализировать все семантические особенности ясных примеров (т.е., то, что называется в этой книге “семантической ситуацией”6). Только начиная с точно установленного значения можно провести тщательный анализ. Внушающая доверие экзегеза всегда признавала этот принцип в общих чертах, но не всегда применяла его к деталям. Утверждать, например, что глаголы в первом лице настоящего времени в Рим. 7:14-25 являются глаголами в историческом настоящем времени, значит игнорировать семантические особенности данной категории употребления: в Новом Завете существуют сотни ясных примеров глагола в историческом настоящем времени, и все эти глаголы стоят в третьем лице. Или пометить, не комментируя, ovrgi,zesqe в Еф. 4:26, как условный императив,7 значит молча согласиться, что подобные императивы могут присоединяться с помощью kai, к другому императиву, имеющему другое семантическое значение, но в Новом Завете не существует бесспорных тому примеров. Любое суждение в отношении семантики спорных случаев должно основываться на ясных примерах, которые совпадают по всем основным составляющим семантической ситуации с исследуемой конструкцией.
Вместе с тем, следует провести четкое различие между непосредственным или онтологическим значением конструкции и производным или феноменологическим значением. Под “непосредственным” значением подразумевается основное значение конструкции – вне контекстуального, лексического или иного грамматического влияния. Под “производным” значением подразумевается значение конструкции в ее окружении, – т.е., в “реальной жизни”. (Это разница сродни различию между видом и Aktionart-ом у глаголов; с точки зрения многих грамматистов, первый относится к такому образу действия, который выражался бы временем глагола, будь он отделен от контекста и лексемы, тогда как второй является тем образом действия, который выражает глагол в сочетании с лексическим и контекстуальным значением). Поскольку непосредственное или онтологическое значение8 является абстракцией, которую можно лишь извлечь из наблюдаемых явлений, необходимо, чтобы любая дедукция относительно онтологии была проведена на основании тщательно изученных типичных явлений.
Грамматические исследования изобилуют примерами, где не это разграничение не учитывается. Случаев семантической близорукости – тьмы тем, но, возможно, наиболее плачевным примером в работах по исследованию Нового Завета является пример “лающей собаки”. Более восьмидесяти лет студенты придерживались определенной точки зрения на семантику повелений и запретов. Эта точка зрения часто соотносится с кратким эссе, написанном в 1904 году Генри Джексоном [Henry Jackson].9 Он рассказывает о друге, Томасе Дэвидсоне, у которого были трудности в понимании повелений и запретов в современном греческом языке:
Дэвидсон рассказал мне, что когда он изучал современный греческий язык, то он был озадачен этим различием, пока не услышал, как его друг грек использует императив настоящего времени, обращаясь к собаке, которая лаяла. Это дало ему ключ. Он обратился к Апологии Платона и сразу же наткнулся на отличные примеры 20;Е mh. qorubh,shte, до того, как начался шум, и 21;А mh. qorubei/te, когда он уже начался.10
Двумя годами позже эта точка зрения получила развитие в работе Дж.Г. Моултона Пролегомены,11 в которой он говорит о запрете в аористе, как о запрете еще не начавшегося действия, и о запрете в настоящем времени, как о запрете действия, находящегося в состоянии развития. С этого момента точка зрения “уже/еще не” на запреты в настоящем времени и в аористе вошла во многие учебники грамматики Нового Завета последующих десятилетий.12
Фундаментальная проблема данного подхода заключалась в том, что берется допустимое феноменологическое употребление, и предполагается, что это производное значение выражают непосредственную или основную идею конструкции. Но количество примеров была недостаточным для того, чтобы сделать столь многозначительные выводы об основных отличиях между аористом и настоящим временем. Возникло предубеждение. И когда определенные отрывки не соответствовали данной точке зрения, ими пренебрегали, злоупотребляли или упорно называли исключениями.13
Поскольку современная лингвистика ведет свое происхождение от Курса общей лингвистики Фердинанда де Соссюра,14 большинство лексикологов и лексикографов признают приоритет синхронии перед диахронией.15 (Синхрония имеет дело с языком, на котором говорили в определенное время; диахрония рассматривает язык на протяжении всей его истории или, по крайней мере, более длительного отрезка времени.) Грамматисты (особенно греческого языка) все же весьма долго медлили с отказом от устоявшейся практики.16 В данной работе также признается приоритет синхронии перед диахронией. В частности, предполагается, что свет, проливаемый на Новый Завет, будет исходить в основном от греческих произведений, написанных в эллинистический период (примерно с 330 г. до н.э. по 330 г. н.э.). Это вовсе не означает, что диахронический способ изучения потерял свою ценность, просто рассмотрение синхронических текстов более уместно в связи с синтаксическими феноменами, встречающимися в Новом Завете.
Иногда, все же, лингвисты преувеличивают приоритет синхронии. Аналогия с шахматной партией (сделанная знаменитым де Соссюром)17 иногда склоняла в пользу синхронии: нет необходимости знать все предыдущие ходы, чтобы оценить состояние игры в настоящий момент. Лучшей аналогией могла бы быть игра в футбол: хотя наиболее важным является количество очков на табло, но то, как был набран счет, сколько времени в запасе, какая команда владеет преимуществом (и мячом!), случались ли ранения и т.д., все это является важными факторами в понимании теперешнего положения и в предсказании финала игры. В применении к изучению лексики и грамматики (особенно в библейской сфере) понимание прошлого и его связи с настоящем иногда является решающим для представления правильной картины настоящего. Следует подчеркнуть, что диахрония имеет ценность для современного исследователя, но не для древнего эллинистического читателя.18 По причине нередкой скудости и исторической акциденции сохранившихся синхронических материалов, а также, поскольку нет в живых ни одного носителя греческого койне, и, [стр.5] поскольку часто встречается глубоко въевшееся предубеждение относительно природы новозаветного греческого языка со стороны исследователей, диахронический анализ также следует здраво применять.19
Отправной точкой нашего исследования будут определенные структуры, на основании которых мы хотели бы сделать некоторые семантические выводы. Посему, продвигаться мы будем от структуры (или точнее от морфосинтаксической структуры) к семантике.20 Если начать с семантики и навязывать предполагаемое значение изучаемой структуре, то можно, в некоторой степени, впасть в давнее заблуждение.
Одно из наиболее известных правил новозаветной грамматики, сформулированное в этом веке, как раз связанно с данным подходом. То, что стало известным как “правило Колвелла”, впервые было представлено в 1933 году в работе Колвелла (E.C. Colwell) “Правило определенности при употреблении артикля в греческом языке Нового Завета”.21 Это правило просто: “Определенное существительное в составе именного сказуемого, которое предшествует глаголу, обычно не имеет артикля … именное сказуемое, предшествующее глаголу не должно переводиться исключительно как неопределенное или ‘качественное’ существительное исключительно из-за отсутствия артикля; если из контекста следует, что предикат – определенный, то его следует переводить определенным существительным …”.22 Само по себе правило верно, хотя и относительно бесполезно для достижения синтаксических целей, поскольку предполагает [стр.6] определенное семантическое значение обсуждаемого именного сказуемого.23 Колвелл начинает не со структуры (именная часть сказуемого, без артикля, стоящая до глагола-связки), а с семантики (определенное именное сказуемое). Хотя многие считали (и даже сам Колвелл), что его “исследование, можно сказать, увеличило определенность существительного без артикля, стоящего перед глаголом в составе именного сказуемого”,24 вплоть до того, что такие существительные часто рассматриваются, как нормально определенные;25 подобное заключение предполагает, что обратное прочтение этого правила также обоснованно, как и прямое. Как если бы мы сказали: “Когда идет дождь всегда облачно; поэтому, когда облачно, идет дождь”.26 При правильном синтаксическом подходе сначала исследуют все релевантные морфосинтаксические структуры и только затем делают выводы относительно семантики, а не навязывают семантическое значение этим структурам на основании исследования небольшого количества примеров.
Удивительно, но хотя заблуждение нормативности предано анафеме современной лингвистикой, многое в лингвистике порождено более изощренной формой нормативости.27 Это профессиональный лингвистический риск (особенно в сфере [стр.7] семантики), поскольку значение слова и предсказуемость составляют лингвистический арсенал. Дэвид Кристалл [David Crystal], в предисловии к Festschrift, подготовленному им к печати, выражает недовольство, что “процесс теоретического построения и моделирования существенно опережает эмпирические исследования: нужда в лучшей базе данных – таково основное заключение более половины глав этой книги …”.28 Ян Робинсон в блистательной критике лингвистики Ноэма Хомского,29 замечает, что
Он (Хомский) всегда пишет так, как если бы все правила были математически выверены. И явная опасность состоит в том, что грамматика становится скорее логично аналитической, чем способом описания языка. Если случается, что язык не подходит под четко определенную систему правил, он объявляется неграмматическим: правила берут верх над языком, и грамматика возвращается к нормативности.30
Структурно-семантическая решетка, в действительности, охватывает что-то и из герменевтической спирали. В то время как “традиционная грамматика является по большинству описательной и часто предоставляет собой немногим более, чем имена, привязанные к конструкциям”,31 и, иногда, обильные иллюстрации, подход современной семантики часто является нормативными, доктринерскими и лишенными содержания. Хотя целью синтаксиса должно быть установление значения определенной структуры, выводы должны основываться на, по крайней мере, типичных явлениях. В общем, традиционный (и формальный) синтаксис часто оказывается неполноценным в том, что он не стремится к значению слова; современная семантика часто оказывается неполноценной в том, что ей не достает соответствующего эмпирического основания.32
По своей природе, язык является сжатым, знаковым, символическим. Мы можем видеть это на разных уровнях. Слова, сами по себе, почти ничего не значат, просто потому, что они [стр.8] так многозначны. Без контекста было бы невозможно дать определение, например, словам “бросать” или “коса”, или “пустышка”.33 В Новом Завете avfi,hmi может иметь множество значений, например, “прощать”, “покидать”, “разводиться”, “оставлять”, “позволять” и т.д. Без контекста мы не знаем, что предпочесть.
Даже целые предложения в отрыве от контекста полны двусмысленности. Так местоимения употребляются исключительно потому, что определенное значение уже передано до данного предложения. “Он подобрал пустышку”. Здесь сокрыта некоторая неопределненность. Кто этот “он”? Что именно подразумевается под словом “пустышка”? В Ин. 1:21 мы читаем: “Он сказал: нет”. Без контекста это ничего не значит.34
Далее, на уровне абзаца, хотя вероятность многозначности и меньше, все еще остается место для интерпретации. Таким образом для понимания нужен более широкий контекст, чем просто непосредственный литературный контекст. Знаменитый бейсбольный диалог Эббота и Костелло (“Кто на первой?”) является хорошо известным примером невероятного недоразумения.i Многие комедии положений основаны на избитом сюжете, в котором обыгрывается путаница в понимании некого значения. Существует множество библейских примеров. Иисус рассказывает простую притчу, и никто ее не понимает. Кто является ветвями в Ин. 15, кто такой “я” в Рим. 7, или к кому обращаются в Евр. 6,– все это темы больших споров.
На более широком уровне недоразумение тоже имеет место, опять же потому, что язык по своей природе является сжатым, знаковым и символическим. Целые послания толкуются совершенно по-разному. Частично потому, что это является следствием большого промежутка времени между первоначальной ситуацией “автор-читатель” и современным интерпретатором. Это как если бы мы вслушивались в часть телефонного разговора. На самом деле, даже современные читатели не всегда вполне схватывали значение, вложенное автором (ср. 1Кор. 5:9-13; 2Пет. 3:15-16). То есть, не все в языке можно полностью объяснить. Хотя, кое-что можно.35
Какое отношение это все имеет к учебнику по синтаксису? Существует три момента:
Любое изучение синтаксиса Нового Завета будет сопровождаться неудачами, если не признавать сжатую природу языка. Когда врач говорит медсестре “Скальпель!”, это существительное, но высказывание воспринимается как команда. Мы заблуждаемся, если не видим этого. В качестве одной из наших целей должна стать “распаковка” подобного сжатого языка. Это особо актуально в главах, посвященных родительному падежу и причастию (посему, в книге эти главы являются одними из самых объемных). Там, где информации недостаточно или язык может быть истолкован несколькими способами, необходимо проявить смирение. Например, хотя мы отвергнем вероятность того, что настоящее время в Рим. 7 является историческим настоящем временем (поскольку во всех бесспорных примерах исторического настоящего используется третье лицо), мы не можем, основываясь на синтаксисе, отвергать то, что “я” относится к состоянию Павла до его спасения. Здесь задействованы другие вопросы помимо синтаксиса (особенно велика вероятность употребления метафорического языка). Это подводит нас к третьему пункту. Многое в языке, что часто понимается неправильно, находится вне сферы синтаксиса, даже в случае широкого определения. Хотя хорошее понимание синтаксиса является sine qua non для здоровой экзегезы, это не панацея от всех экзегетических проблем. Очень редко грамматика преподносит экзегету свое толкование на блюдечке с голубой каемочкой. В большинстве случаев, чем лучше мы понимаем синтаксис Нового Завета, тем короче становится наш список осуществимых интерпретационных возможностей.Проводя историко-литературное исследование, мы имеем дело с вопросом противопоставления вероятности и возможности. Мы пытаемся восстановить значение не имея всех данных Это не точная наука. Ни один из найденных в литературе примеров не повторим в первоначальных лабораторных условиях. В отличие от точной науки, в гуманитарных науках трудно показать ошибочность гипотезы, из-за шатания в вопросах уровня достоверности исследуемых данных (в нашем случае, неоднозначности в текстах, с авторами которых нельзя проконсультироваться).36 В частности, множество так называемых бесспорных примеров могут быть для некоторых весьма спорны; и наоборот, те, которые мы рассматриваем, как спорные примеры, могут быть очевидно бесспорными для других. Но в литературе и лингвистике статистическая вероятность [стр.10] не обязательно измеряется десятичными цифрами, но моделями и сложными образами. Наша цель состоит не в создании в пробирке способных к воспроизведению результатов, а скорее, во-первых, в определении каких-либо лингвистических моделей в существующей литературе и, во-вторых, в применении этих моделей в экзегетически проблемных текстах.
Требовать, чтобы определенная морфосинтаксическая структура всегда вписывалась в ограниченные рамки определенного семантического значения, до того, как будут сделаны какие-либо экзегетические выводы, значит относиться к странностям человеческого поведения так, как если бы оно следовало законам физики. То, что некоторые приняли такой подход к изучению Библии и/или лингвистики, не значит, что этот подход имеет силу.
Наоборот, необходимо отметить, что большинство неортодоксальных (как богословских, так и экзегетических) представлений построены на том, что возможно; но совсем другое дело, являются ли они вероятными. Только потому, что какой-либо взгляд является возможным не значит, что он подходит к данному тексту.
Одним из основных ключей к пониманию языка является признание того, что не обязательно существует какое-либо соответствие между языком и реальностью. Если бы было иначе, то не было бы ни иронии, ни романов.37 К сожалению, подобное соответствие слишком часто подразумевается изучающими Писание (как экзегетами, так и грамматистами). Например, весьма часто изъявительное наклонение ошибочно принимают за наклонение фактов. По этому поводу Робертсон точно подметил:
Изъявительное наклонение, на самом деле, представляет предмет, как истинный, но не гарантирует его реальность. Согласно природе самого вопроса только представление подлежит обсуждению. Ясный взгляд на этот вопрос окажет существенную помощь во всем. Изъявительное наклонение не имеет дело с реальностью (‘an sich’ii). Говорящий представляет что-то как истинное … Существует оно как таковое или нет – это другой вопрос. Большая часть неправды сказана в изъявительном наклонении.38
Аорист часто становится объектом подобных посягательств, большей частью благодаря непониманию экзегетом грамматической терминологии вроде “пунктирный” или “точечное действие”. То, что скрывается за подобными словами совсем не значит, что аорист описывает действие как происходящее в некой точке (понятие, давшее начало “раз-и-навсегда” аористу), но, что образ, представляемый аористом, является пунктирным. Другими словами, аорист представляет что-либо, как снимок действия.39 Само действие может быть повторяющимся, длительным, развивающимся и т.д., но аорист воздерживается от подобных сложностей.
Таковы известные ошибки. Но это только верхушка айсберга. Если взглянуть пошире, то грамматисты все еще продолжают рассуждать об особых морфосинтаксических категориях,– таких, как сослагательное наклонение, или mh, в вопросах, или условные предложения первого класса,– как о чем-то внутренне связанном с точкой зрения на реальность со стороны говорящего. Понятие, что глагольный вид является субъективным, в то время как Aktionart – объективным, является еще одним подобным случаем, поскольку часто полагают, будто Aktionart более тесно связан с реальностью. Правда, язык в качестве языка ничего не говорит нам ни о реальности, ни о взгляде говорящего на реальность. Регистрируется только представление говорящего или пишущего. Так, для Робертсона утверждать, что сатана использовал условное предложение первого класса при искушении Христа (eiv ui`o.j ei= tou/ qeou/ в Лк. 4:3), потому что “сатана знал, что это является правдой”,40 значит сделать несколько ошибочных предположений относительно природы языка и его связи с реальностью.
Существует ли, как в данном случае, какая-либо связь между языком и реальностью решать не грамматистам. Атеист может отрицать, что любая “Божья речь” в Писании имеет такую связь. Как у верующего человека, мои собственные убеждения определенно отличаются. Однако даже для того, кто принимает основные доктрины христианской веры, остается возможность видеть в каноне проявления иронии, перспективы, риторики и гиперболы.
1 Принятые здесь критерии, по большей части, самоочевидны с лингвистической, логической и эмпирической точки зрения. См. D.A. Carson, Exegetical Fallacies (Grand Rapids: Baker, 1984), где приведены многочисленные примеры широкомасштабных методологических исследований, которые должны приниматься при занятиях экзегезой.
2 Эта глава предназначена в первую очередь для преподавателей и студентов углубленного курса греческого языка. Студентам второго года обучения греческому языку следует начинать со следующей главы.
Основная часть этой главы взята из диссертации Д.Б. Уолласа “The Article with Multiple Substantives Connected by Kai, in the New Testament: Semantics and Significance” (Ph.D. dissertation, Dallas Theological Seminary, 1995) 8-23.
3 E.D. Burton, Syntax of the Moods and Tenses in New Testament Greek, 3d ed. (Chicago: University of Chicago, 1900) 53, §114. Бартон не приводит никаких данных. Хотя эта точка зрения на инфинитивный аорист часто используется при экзегезе Еф. 4:22 как будто бы проблема avpoqe,sqai может быть решена таким образом.
4 M. Dods, “The Epistle to the Hebrews,” vol. 4 in The Expositor's Greek Testament (ed. W. H.Nicoll; Dodd, Mead & Co., 1897) 296. См. P.E. Hughes, A Commentary on the Epistle to the Hebrews (Grand Rapids: Eerdmans, 1977) 209, как пример подобных комментариев.
5 Пример А. Дуэйна Литфина [A. Duane Litfin], моего бывшего преподавателя, часто цитируемая в его курсе по гомилетике в Далласской теологической семинарии.
6 По сути, это то же самое, что некоторые лингвисты называют “условиями на окружение, при которых применяется конкретное правило” (P. H. Matthews, “Formalization,” in Linguistic Controversies: Essays in Linguistic Theory and Practice in Honour of F. R. Palmer, ed. D. Crystal [London: Edward Arnold, 1982] 7). Рассмотрение морфосинтаксических характеристик, других лексико-грамматических характеристик, контекста, жанра (включая анализ дискурса) и фигур речи, все это составляет семантическую ситуацию.
7 Так в BDF, 195 (§387). См. также H. Shclier, Der Brief an der Epheser (Dusseldorf: Patmos, 1963) 224, n.3.
8 Употребляя термин “онтологический”, мы не имеем в виду, что это значение всегда присутствует в полной мере. В некоторой степени, оно может быть отодвинуто на задний план посредством лексического, контекстуального или грамматического вмешательства. Поэтому, оно не является наименьшим общим знаменателем. Автор выбирает определенное грамматическое время по какой-то причине, также как он выбирает наклонение, лексический корень и т.д. Все это вносит свой вклад в то значение, которое он хочет передать. Каждый компонент, как бы там ни было, ведет борьбу за контроль. Назвать что-либо из всего этого не подвергшимся влиянию, значит недооценить взаимосвязь действующих семантических сил.
9 “Prohibitions in Greek,” Classical Review 18 (1904) 262-63.
10 Jackson, “Prohibitions in Greek,” 263.
11 J.H. Moulton, Prolegomena, vol. 1 of A Grammar of New Testament Greek (Edinburgh: T & T. Clark, 1906) 122.
12 Dana-Mantey является показательным примером. Они приводят в качестве основного определения использования каждого времени следующее: “(1) Так, запрет, выраженный настоящим временем, требует прекращения определенного действия, которое уже находится в развитии” (301-2). “(2) Запрет, выраженный аористом, является предупреждением или увещеванием не выполнять то действие, которое еще не началось” (302). Подобные замечания присутствуют и в Brooks-Winbery, 116.
13 В 1985 году Маккэй [K.L. McKay] оспорил эту точку зрения в своем знаменательном эссе “Вид в императивных конструкциях в греческом языке Нового Завета,” NovT 27 (1985) 201-226. Помимо всего прочего, он привел множество примеров, на основе которых сделал вывод, что “в императиве основным различием между аористом и имперфектом является то, что первый упоминает действие, как единое целое, а последний – как текущий процесс” (206-7). Началось уже действие или нет, – это не является частью онтологии какого-либо времени императива (ср. Еф. 5:18, настоящее время, и Ин. 3:7, аорист).
14 F. de Saussure, Cours de linguistique generale, (Paris: Payot, 1916). Эта работа была переведена на английский язык Баскиным [W. Baskin], как Course in General Linguistics (New York: Philosophical Library, 1959). Все цитаты приводятся по английскому переводу, за исключением особо отмеченных.
15 Saussure, General Linguistics, 101-90. Взгляды де Соссюра (как и прочих ученых) были применены к библейской критике в знаменательной работе Джеймса Барра (James Barr, Semantics of Biblical Language), где весьма пространная и едкая критика была направлена на многочисленные лингвистические ошибки, найденные в TDNT.
16 См. J.P. Louw, “New Testament Greek – The Present State of the Art,” Neot 24.2 (1990), где приведена краткая история данного процесса. Помимо прочего, Лоу подчеркивает, что этимологический подход,– “должно быть одно основное значение каждого слова или грамматической конструкции, которое бы выделяло и объясняло все различные случаи употребления” (161),– все еще имеет широкое хождение в учебниках по новозаветной грамматике, хотя от него уже отказались в новозаветных словарях.
17 Saussure, General Linguistics, 22-23, 110, и, особенно, 88-89.
18 Работы по лингвистике, по устоявшейся традиции, пренебрегают диахроническим анализом в перспективе древнего читателя. Но если кто-то пренебрегать диахронией в перспективе современного читателя, это почти безоговорочно предполагает, что лингвист, по крайней мере, имеет легкий доступ к синхронической ситуации или даже является всеведущим.
19 Необходимость диахронического анализа в синтаксисе может быть проиллюстрирована на примере сослагательного наклонения. Во многих учебниках новозаветного греческого языка обсуждение условных предложений третьего класса предполагает, что греческий автор мог употреблять оптатив так же свободно, как и сослагательное наклонение, то есть, они рассматривают условные предложения третьего класса как вероятное условие, в то время как условные предложения четвертого класса считаются потенциальным или возможным условием. См., например, BDF, 188-89 (§371.2, 4); Robertson, Grammar, 1016-1022; Radermacher, Neutestamentliche Grammatik, 160, 17-76. Тем не менее полные условные предложения четвертого класса отсутствуют в Новом Завете, а оптатив встречается только 68 раз (согласно тексту Nestle-Aland26/27). Модель, которой следуют учебники по грамматике Нового Завета, это модель классического греческого языка, тогда как в эллинистическом греческом языке сослагательное наклонение глубоко вторглось во владения оптатива. Поэтому такой подход не вполне корректен, но, по причине предубеждения грамматистов, это устоявшееся синхронное описание является неосознанным принятием устаревшей модели.
20 Проницательная работа Макгафи (L.C. McGaughy, Toward a Discriptive Analysis of Ei=nai as a Linking Verb in New Testament Greek (Missoula, Mont.: Society of Biblical Literature, 1972 ) основана на этом принципе. Такой же подход встречается и у Хайима Б. Розена (Haiim B. Rosen, Early Greek Grammar and Thought in Heraclitus: The Emergence of the Article [Jerusalem: Israel Academy of Sciences and Humanities, 1988]): “Поскольку грамматический анализ является сугубо эмпирическим и объективным, то следующий шаг, то есть определение … концептуального или понятийного содержания значимых элементов или, скорее, формальных элементов в разных контекстах, где они имеют значение, таковым не является…” (30). Мой метод более близок скорее к его точке зрения, чем к точке зрения многих лингвистов.
21 E.C. Colwell, “A Definite Rule of the Use of the Article in the Greek New Testament,” JBL 52 (1933) 12-21.
22 Ibid., 20.
23 Наследие Колвелла должно принадлежать скорее области текстологии, чем грамматики. Как он отметил (ibid., 20), его правило имеет ценность для текстологии (поскольку установлено, что именная часть сказуемого без артикля, стоящая перед глаголом связкой, является определенной, то следует предпочесть чтение без артикля чтению, где он имеется). Впрочем, Колвелл полагал, что оно гораздо ценнее, как синтаксическое правило (ibid.).
24 Ibid., 21.
25 См., например, Turner, Grammatical Insights, 17; Zerwick, Biblical Greek, 56; L. Cignelli, G.C. Bottini, “L’Articolo del Greco Biblico,” Studium Biblicum Franciscanum Liber Annuus 41 (1991) 187.
26 Богословы-консерваторы особенно часто применяли обратное прочтение этого правила к Ин. 1:1 (см., например, B. M. Metzger, “On the Translation of John 1:1”, ExpTim 63 [1951-52] 125-26; среди Католиков см. Zerwick), не понимая, что Колвелл допускал определенность qeo,j (Colwell, “Definite Rule,” 20). Его правило ничего не говорило об этом однозначно. См. полезную критику “правила Колвелла” в P.B. Harner, “Qualitative Anarthrous Predicate Nouns: Mark 15:39 and John 1:1”, JBL 92 (1973) 75-87.
27 В лингвистике обычно старательно избегают выражений вроде “правильная грамматика” и “неправильная грамматика”. Следуя этой тенденции лингвисты способны избегать (в своих умах) любых понятий нормативной грамматики. Но говорить об определенной конструкции как о “неграмматической” или “не английской” или “не греческой ”, потому что она не совпадает с пониманием лингвистом того, что происходит в изучаемом языке, это и является точкой зрения нормативности в отношении языка.
С другой стороны, хотя и будет ошибкой говорить о языке в рамках “правильного” и “неправильного” на абсолютном и диахроническом уровне, но есть смысл в том, что ограниченные во времени и пространстве условия коммуникации все же диктуют то, что является правильным и неправильным в языке. По большому счету, вопросы правильной и неправильной грамматики связаны с уровнем языка (просторечный, разговорный, или литературный), компетенцией говорящего и слушателей, обстановкой речи и т.п. (Так, лектора в Обществе Библейской литературы, несомненно, могут высмеять за употребление “ихний” и “мы хочем”, в то время, как в некоторых слоях сельского и городского населения могут косо посмотреть на желание избежать подобного сленга.) В свете этого, хотя для некоторых солецизмов в книге Откровения иногда можно найти параллели с другой греческой литературе, это совершенно отличается от того, чтобы называть подобные особенности нормальным греческим языком (аргументы против см. в S.E. Porter, "The Language of the Apocalypse in Recent Discussion," NTS 35 [1989] 582-603; Young, Intermediate Greek, 13).
28 Linguistic Controversies, xi. См. также S. C. Dik, Coordination: Its Implication for the Theory of General Linguistics (Amsterdam: North-Holland, 1968) 5.
29 Ian Robinson, The New Grammarians' Funeral: A Critique of Noam Chomsky's Linguistics (Cambridge: CUP, 1975). Хотя этой тоненькой книжечке уже двадцать лет, она все же достойна прочтения, так как привносит достаточно здравого смысла в сферу лингвистики.
30 Ibid., 21.
31 Louw, “Present State”, 165.
32 Иногда более старые методы были отброшены не из принципа, а из целесообразности. По иронии, традиционная грамматика часто сбивалась с пути тогда, когда превращала лингвистическое чутье в догму без достаточного эмпирического основания. (Разумеется, это чутье, говоря языком лингвистики, было невероятно наивно, но его ошибкой было и то, что оно было незрелым плодом филологического труда.) Чего действительно не нужно делать, так это оставлять совсем старые методы ради новых, но нужно выбирать лучшее из старого и нового, образовывая новый сплав, пригодный как грамматистам, так и лингвистам. Лоу близок к этому, когда говорит: “Не следует полагать, что все филологические … подходы к изучению Нового Завета должны быть отброшены” (Louw, “Present State”, 161). Но он ошибается, полагая, что эти традиционные подходы уже свое отработали. Традиционный подход особенно неоценим при тщательном подборе информации; с наступлением электронной эры стало ясным, что даже эта задача далека от завершения.
33 Даже помещенные в предложение эти слова не обязательно передают одно значение. В выражении “я бросил эту пустышку” могут подразумеваться и соска, и глупая девушка.
34 Но даже имея предшествующий вопрос (“Ты пророк?”), немногое можно понять без знания еврейской истории, ожиданий еврейского народа и Ветхого Завета (особенно, Втор. 18:15). В контексте мусульманской религии этот вопрос будет иметь совершенно иное значение!
i В этой истории обыгрывается двусмысленность, вызванная именами игроков: “Кто”, “Что”, “Я-не-знаю” и т.п. полный текст диалога доступен на http://www.baseball-almanac.com (прим.перев.).
35 В R.M. Krauss, S. Glucksberg, "Social and Nonsocial Speech," Scientific American 236 (February 1977) 100-105, описан эксперимент по коммуникации, который иллюстрирует как язык сокращает то, что существует в виде общего предпонимания между говорящим и слушателем. Исследователь идет на Гарвардскую площадь в Кембридже и спрашивает прохожих, как ему добраться до Центральной площади. Своей одеждой, манерой поведения и вопросами он производит впечатление коренного жителя Бостона. Респонденты, принимая его за местного, дают соответственно краткий ответ: “Первая остановка на метро”. На следующий день то же самый человек идет на то же место, но в этот раз представляется туристом. Респонденты, принимая это во внимание, дают детальный и исчерпывающий ответ.
Когда мы читаем новозаветные послания, мы как бы становимся туристами, подслушивающими разговор двух местных жителей. Мы находимся в невыгодном положении, которое можно исправить только путем погружения в традиции, культуру, историю и язык первого века, не говоря уже об особых взаимоотношениях, существовавших между Павлом и его церквями.
36 Карл Поппер (Karl Popper), известный специалист по философии науки, утверждал, что в точных науках хорошая гипотеза должна содержать утверждения, которые, в принципе, могут быть признаны неверными путем эмпирического наблюдения (The Logic of Scientific Discovery [New York: Basic, 1959] 40-42). Поскольку в большинстве случаев полная индукция является невозможной, гипотеза не может быть окончательно подтверждена. Но хорошая гипотеза может быть опровергнута. Этот принцип не менее важен и в гуманитарных науках (см. также N. Chomsky, Syntactic Structures [The Hage: Mouton, 1957] 5), хотя его трудно применить на практике, поскольку наблюдения являются как неповторимыми, так и более субъективными. Вот почему база данных должна быть достаточно обширной, а семантика достаточно ясной, чтобы прийти к каким-либо значительным умозаключениям.
37 Робинсон [Robinson] приводит следующий пример данного явления (New Grammarian's Funeral, 48): “Одной из привлекательных черт ядерных предложений является, как мы увидим, то, что они образуют пропозицию, и предложение: ‘Она носила старое синее пальто’, кажется выражает фактическое, поддающееся проверке утверждение. Но что если это первое предложение в романе? Тогда оно не поддается проверке, но разве оно становится от этого экстраординарным? Наоборот, экстраординарно было бы начинать рассказ с чего-либо поддающегося проверке. ‘Однажды жила на свете одна очень старая злая ведьма, и жила она в самой мрачной чаще леса’,– если вы прервете рассказчика словами, что такого быть не может, и что ведьм вообще не существует, то вы впадаете в ‘видовую слепоту’, так как никем и не утверждалось, что они действительно существуют.” Подобный подход возможен в отношении многих персонажей рассказанных Иисусом притч.
На следующей странице Робинсон добавляет: “Трансформационная грамматика не может доказать (хотя это и подразумевается в ней общим подходом к изложению материала), что иронические высказывания являются менее базовыми в языке, чем прямые высказывания. В одну лингвистическую истину я все же верю: я не могу представить себе языка, в котором нельзя сказать что-либо с иронией.”
ii An sich – (нем.) “само по себе” (прим. пер.).
38 Robertson, Grammar, 915.
39 Недавние исследования прояснили этот взгляд, но здесь достаточно отметить в каком виде идея существовала в умах грамматистов.
40 Robison, Grammar, 1009.