СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие к русскому изданию
Предисловие
Введение
ВОСКРЕСЕНИЕ
ОСОЗНАННОСТЬ ЖЕРТВЫ
ВСЕМИРНАЯ ЖЕРТВА
СТРУКТУРА ПОЗНАНИЯ
Постижение Иисуса. Доступное введение в христологию
М.: Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. 2010 г. -xvi+134c.
ISBN 978-5-89647-229-2
Перевод с английского Сергея Малахова под редакцией Марии Заваровой Обложка Дмитрия Купреева Верстка Светланы Опариной
Перевод книги Knowing Jesus на русский язык публикуется по согласованию с издательством SPCK.
Работа Джеймса Алисона раскрывает некоторые традиционно потаенные глубины христианства с бескомпромиссной интеллектуальной жесткостью и тем освобождает нас от клише современных богословских споров. Эта книга — одно из самых ярких представлений теории искупления за последние годы. Автор настаивает, что истинное богословие невозможно без перехода к новому взгляду на себя и мир. Бога нельзя постигнуть до тех пор, пока мы не осознаем глубину нашей свободы и нашей несвободы, до тех пор, пока не откажемся от иллюзии нашей чистоты и нашей невиновности и не начнем искать тех, кого мы исключаем и подавляем, чтобы создать вместе с ними обещанное общество взаимного дарения.
СОДЕРЖАНИЕ
Работа богослова — медленная. Чтобы она принесла плод читателю, от богослова требуется глубокая проницательность, достигаемая долгим и терпеливым трудом. Большую часть последних двадцати пяти лет я стремился приблизиться именно к такой проницательности. В этом мне помогли идеи Рене Жирара (Girard) относительно подражательного характера желания и механизма «козла отпущения».
Говоря кратко, идеи Жирара и мои собственные дальнейшие исследования прояснили для меня то, каким образом Иисус оказывается единственной аналогией, которую мы можем приложить к Богу. Жизнь, смерть и воскресение Иисуса содержат в себе грандиозный акт сообщения Богом самого себя и сами являются этим актом. Вследствие этого акта самосообщения Бога мы можем начать осознавать то, о чем большинство из нас обычно не думает: что наши образы Бога — это идолы, порождаемые нашими проекциями и элементами того насилия, которое мы сами проявляем в мире.
Из самой сердцевины этого мира насильственных проекций внезапно поднимается голос, который оказывается намного более подлинным и изначальным, нежели все это насилие, являя Бога, который вовсе не состязается с нами, а желает дать нам понять, как сильно Он нас любит. Распятый и воскресший Иисус — единственная аналогия, которую мы можем приложить к Богу. И насколько неуловимо тонка эта аналогия! Если бы первым поводом для аналогии по отношению к Богу был Закон, и Бог был бы в первую очередь Законодателем, то мы были бы обречены на бесконечный морализм и на бесконечную жестокость по отношению друг к другу, воображая себе ужасную благость, присущую кому-то, кто пребывает над нами, кому мы никогда не сможем соответствовать. Если бы нашим первым поводом для аналогии по отношению к Богу являлся «текст», у нас в большой степени возникала бы та же проблема: мы вновь были бы обречены на бесконечные окольные дискуссии, начинающиеся и заканчивающиеся нами самими и нашими насильственными проекциями благости.
Вместо этого Бог дал нам свою собственную аналогию — не закон, не текст, а отдающую себя жертву, продолжающую жить среди нас в качестве прощения. Динамичное присутствие, которое любит нас и полностью преображает наши умы и сердца, меняя наши представления о том, что такое благо и как надо любить. Сила, которая столь велика, что ни в коем случае не состязается с нами и потому способна достигать нас «снизу». Бог сообщает себя нам, приходя к нам в любви сквозь нашу всеобщую низость, сквозь наш позор, наше бесчестие и нашу ненависть к самим себе.
Эта маленькая книга Постижение Иисуса есть моя первая попытка воплотить проникновение в этот неуловимо тонкий и поразительный акт самосообщения Бога. Я пытаюсь обрисовать грандиозный опыт познания этого акта самосообщения, приложенного апостольскими свидетельствами к жизни, смерти и воскресению Иисуса. Показать, как у апостолов созревало понимание того, что Иисус понимал уже прежде и что Он старался сделать понятным для них. Я также пытаюсь показать, каким образом пришедшие к ним понимание и прозрение совпадали с пониманием и прозрением Иисуса, оказываясь как раз тем самым, что переживал, намеренно разрабатывал, иллюстрировал и производил сам Иисус. Я называю это «осознанностью жертвы», что должно дать почувствовать и понять, что Иисус открывал и продолжает открывать своим ученикам относи-тельно тех мест нашего мира, в которых Бог пытается к нам прорваться.
Я также пытаюсь показать, как это оказывается тем же самым грандиозным актом сообщения о том, кто такой Бог, актом, который осуществляется для нас в отдающей себя и прощающей нас жертве, открывающей нам возможность стать «Церковью» — новым обществом, которое не определяет себя по контрасту с каким-либо «другим». Мы не нуждаемся в жертве, по контрасту с которой мы бы определяли себя, потому что наша жертва уже даровала себя нам. И, коль скоро мы получаем Его прощение, мы способны учиться уходить от всякого участия в ложном единстве или межгрупповом соперничестве.
Итак, добро пожаловать на эти страницы, в мое небольшое введение в христологию! Пусть они принесут вам пользу! Для меня большая честь, что Библейско- Богословский Институт св. апостола Андрея избрал эту работу для российского читателя. И я еще раз хотел бы выразить свою огромную признательность Алексею Бодрову, Игорю Пешкову, переводчикам и редакторам
за то, что они вступили в поединок с моим диковинным английским.
Пусть эти страницы помогут вам продвинуться еще дальше в вашем путешествии к живому Богу. И, если вам это удастся, не забудьте помолиться об авторе, который явно неспособен жить в соответствии с теми чудесами проникновения, которыми ему было даровано поделиться с вами.
Джеймс Алисон Сан-Паулу, Адвент 2009
СОДЕРЖАНИЕ
В языке христиан есть всем знакомые вопросы, ответы на которые кажутся очевидными: предполагается, что смысл их доступен каждому. Джеймс Алисон в своей книге рассматривает один из таких вопросов и с блеском добивается того, к чему должен стремиться каждый хороший учитель. Он делает тему свежей, незнакомой, увлекательной и зовущей к поискам. «Чувствуете ли вы личную связь с Иисусом?» или, проще говоря, «Знаете ли вы Иисуса» — это один из тех вопросов, ответ на который, как мы привыкли думать, нам известен. Независимо от ответов, которые мы могли бы дать, независимо от того, уместным или неуместным мы считаем этот вопрос сам по себе, мы, как правило, не слишком тщательно его анализируем. В результате мы часто попадаем в своего рода умственный тупик.
В языке христиан есть всем знакомые вопросы, ответы на которые кажутся очевидными: предполагается, что смысл их доступен каждому. Джеймс Алисон в своей книге рассматривает один из таких вопросов и с блеском добивается того, к чему должен стремиться каждый хороший учитель. Он делает тему свежей, незнакомой, увлекательной и зовущей к поискам. «Чувствуете ли вы личную связь с Иисусом?» или, проще говоря, «Знаете ли вы Иисуса» — это один из тех вопросов, ответ на который, как мы привыкли думать, нам известен. Независимо от ответов, которые мы могли бы дать, независимо от того, уместным или неуместным мы считаем этот вопрос сам по себе, мы, как правило, не слишком тщательно его анализируем. В результате мы часто попадаем в своего рода умственный тупик.
Предположения Джеймса Алисона заставят обе стороны этого разногласия еще раз задуматься. Нет, мы не встречаем Иисуса так же, как другого человека, но он и не просто субъект вдохновляющих историй. Мы встречаем Иисуса как человека воскресшего, человека, который после того, как самые близкие ему люди предали его и оставили его умирать в одиночестве, возвращается как источник благодати и надежды к своим ненадежным и напуганным друзьям. Это означает, что Иисус появляется как посредник совершенно бескорыстной любви, и не по расчету, не ради наград и наказаний человеческих, не торгуясь о жизненном пространстве, как это принято в обычном человеческом мире, одним из основных положений которого является то, что мы все живем друг за счет друга. И нам становится ясно, как никогда прежде, насколько все это далеко зашло, и это заставляет нас по-новому взглянуть на тех, за чей счет мы живем, — на наших жертв. Воскресение Иисуса не позволяет нам принять на веру то, что мир — это не что иное, как система мучителей и жертв, бесконечный круг взаимного насилия. Мы вольны осознать себя и других людей по- новому, как живущих во взаимном даре, а не как угрозу друг другу. Мы можем сосуществовать в отношениях, начальным импульсом для которых стало воскресение, в отношениях прощения, равенства и заботы. И если мы оценим как оковы наши обычные взаимоотношения, в которых мы наносим или получаем раны, и вместе нащупаем в нашей жизни твердую опору в отношениях, разбивающих эти оковы, только тогда мы можем сказать, что «постигли Иисуса».
И, как это часто бывает, в контексте споров между современными консерваторами и современными либералами мы сдвигаемся с мертвой точки скучного и стерильного противостояния именно благодаря правильному «переосмыслению» традиции. Джеймс Алисон, помимо всего прочего, заново сформулировал то, что некоторые из его предшественников-доминиканцев называли «знанием через участие», и в самом деле то, что вся ранняя и средневековая христианская традиция понимала как «приобщение» к божественному в единстве с Христом — стремление к свободе, за пределы темницы самопоглощенных, рефлективных чувств, за пределы реакционного и без конца повторяющегося мира, поддерживаемого грехом. Но эта древняя мудрость была основательно фальсифицирована современниками из-за ее связи с насилием и жертвенностью. Будучи носителями культуры, мы стали более чувствительны к глубине и ширине исторического и личного насилия, к количеству жертв, создаваемых нашей «нормативной» культурой. Но если мы хотим верить в надежду на не-что большее, чем просто возмещение или расплата по долгам, нам понадобится реальное присутствие отношений, выходящих за пределы реакционности, борьбы за пространство, соперничества; нам понадобится Христос и Церковь. В этом на Алисона глубоко повлияли теории французского критика и антрополога Рене Жирара, и эта книга — одна из наиболее привлекательных и доступных из известных мне демонстраций взглядов Жирара.
Работа Джеймса Алисона представляет собой образец ясности изложения — свободная разговорная речь, но безукоризненно отвечающая требованиям, выдвигаемым темой книги. Этот стиль раскрывает некоторые очень традиционные недра христианства с бескомпромиссной современной интеллектуальной жесткостью и тем освобождает нас от клише современных теологических споров. Эта книга — самое художественное и яркое представление богословской теории искупления, которое я прочел за многие годы. Но главное — в ней сделан упор на то, что истинное богословие, подлинное отражение того, что есть Бог и что делает Бог, невозможно без перехода к новому взгляду на себя и мир. Бога нельзя узнать до тех пор, пока мы не осознаем глубину нашей свободы и нашей несвободы, до тех пор, пока не оставим иллюзии относительно нашей чистоты и нашей невиновности и не предадим себя поиску тех, кого мы исключаем и подавляем, создавая обещанное общество взаимного дара вместе с ними. Эта искренняя принад-лежность к сообществу, которое опирается на воскресение Иисуса, и означает постижение Иисуса. И Бога, которого Иисус называл Отцом.Роуэн Уильямc
СОДЕРЖАНИЕ
Говорят, что проповеди пастора доходят до него самого в последнюю очередь. Со мной, по крайней мере, дело обстояло именно так. После выхода в свет книги «Постижение Иисуса» в 1993 году оказалось, что я постоянно сталкиваюсь с вопросами, писать о которых мне было более чем легко, с вопросами, которые завели меня в опасные воды в тех странах, в которых я работал. Я обнаружил, что мне приходится многому учиться, в особенности учиться быть любимым и чувствовать себя освобожденным от болезненных переживаний жестокости и обиды. В этом процессе меня порадовал отклик людей, которые поняли то, о чем я говорил, намного более ясно и полно, чем я сам, люди, обнаружившие, что книга «Постижение Иисуса» открыла для них новые дороги к тому, чтобы стать Церковью.
При обсуждении возможности переиздания книги с Джоанной Мориарти из Общества по распространению христианского знания, нам показалось уместным, что в новое издание должны войти вопросы, которые бы сделали книгу более подходящей для участников великопостных семинаров. Одно дело понять что-то новое в Евангелии во время тихого, вдумчивого чтения. Совсем другое дело — оказаться в обстановке, когда ты открыт взглядам других людей на те же вопросы, и обнаружить новые пути, пройдя по которым эти же вопросы могут по-новому встать перед нами.
По этой причине в конце каждой главы я внес вопросы, призванные помочь группам совершить более полное великопостное путешествие. Я надеюсь, что путем группового размышления над этими вопросами мы придем к более сильному переживанию живой Пасхи в на-шей повседневной жизни и более полному пониманию того, как обыкновенное участие в литургии и, в частности, в евхаристии, может вдохновить нас на изобретение новых и смелых форм создания общины.
Я выражаю благодарность Брендану Уолшу, моему первому редактору в Обществе по распространению христианского знания, поддержавшему мою работу над книгой «Постижение Иисуса», что имело для меня лично большое значение; Джоанне Мориарти, чья прЕданность провела меня по дорогам, которые сделали переиздание возможным; но, преледе всего, всем тем читателям книги и практикам христианской веры, чей отклик и чьи ответы были такими щедрыми и вдохновляющими. Джеймс Алисон Лондон, август 1998 года
СОДЕРЖАНИЕ
Давайте начнем с цитаты другого человека:
Какая основная цель всего проповедования Евангелия и всего катехизиса? Возможно, научить людей определенному количеству вечных истин или передать христианские ценности подрастающему поколению? Нет, основная цель — привести людей к личной встрече с Иисусом Христом, единственным Спасителем, сделав их его «учениками».
Возможно, это слова Билли Грэма или нового архиепископа Кентерберийского? Нет, эти слова были сказаны монахом-капуцином и профессором богословия Раньеро Канталамессой во время рождественского поста в папском доме в 1989 г. (см. Jesus Christ, the Holy One of God, St Paul Publications, p. 89). И это не какой-то специальный язык, закрепленный за протестантами или харизма- тиками. Эта идея появляется в самом центре церкви.
Возможно, вы сталкивались с таким языком и ранее. Я имею в виду такого рода вопросы: «Знаете ли вы Иисуса?» или «Общаетесь ли вы с Иисусом Христом?». На них существует много вариантов ответа. Некоторые читатели смогут без колебаний и без чувства какого- либо принуждения сказать: «Да, я знаю Иисуса» или «Да, я общаюсь с Иисусом!» В этом случае вам вряд ли стоит многого ждать от этой книги, но, возможно, она как-то поспособствует углублению этого знания. С другой стороны, возможно, вы и не захотите отвечать на подобные вопросы; вы чувствуете, что не знаете, что они означают, или они кажутся пугающими, заставляют вас держать оборону, будто если вы не ответите или ответите отрицательно, вы будете чувствовать себя, как Святой Петр, когда он отвечал во дворе: «Говорю вам, я не знаю Его».
Конечно же, исключим такие случаи, когда вы можете допустить какое-либо предательство своей веры. Вы ясно понимаете, что кто-то использует какую-то фразу, оборот речи, чтобы заставить вас испытать унижение, дав вам почувствовать, что вы на самом деле не обладаете знанием о самом главном в христианской вере.
Надеюсь, что в этой книге мне удалось использовать вызревший в самом центре церкви подход к обсуждению данной темы и поговорить об опыте, или ряде практик, которые предположительно и означают быть христианином в конце двадцатого века.
Следуя стандартному способу рассмотрения вопроса о постижении Иисуса, можно взять объект на рассмотрение и сказать, что мы можем знать об Иисусе, а затем оценить субъект и понять, как мы познаем кого-либо, чтобы совместить наши «знающие Я» с рассматриваемым объектом. Не думаю, что этот способ очень эффективен. Мы исходили бы из уже сложившегося представления о том, что такое знать какого-либо человека, а это в данном случае бесполезно. Ведь в итоге мы останемся с ощущением, что другой человек является принципиально неизвестным для нас, принципиально чужим, и с представлением о себе, как об одиноких маленьких «познающих», тщетно пытающихся достичь знания, которого, боюсь, нам таким путем никогда и не достигнуть.
Для удобства я время от времени буду разделять мир на субъект и объект. Однако если я и в самом деле увязну в этом разделении, это будет означать, что я не смог сообщить о постижении Иисуса то, что хотел. Чтобы избежать ловушки разделения знания на субъективное и объективное, стоит обратиться к категории «свидетеля», так как все, что мы вообще можем знать об Иисусе, является апостольским свидетельством.
За последние двадцать лет были убиты десятки, возможно, сотни тысяч индейцев Гватемалы. Очень вероятно, что среди них был по меньшей мере один человек в возрасте тридцати трех лет. Однако мы не слышим о растущем движении за провозглашение этого, к примеру, Франциско, Богом. Мы также не слышим о многих людях, заявляющих о личном общении с Франциско. Что же позволяет людям говорить об Иисусе совершенно по-иному, чем мы говорим о Франциско?
Ответом, как вы знаете, является воскресение. Именно воскресение позволяет вообще вести этот разговор. Давайте попробуем изучить то, что мы знаем о воскресении и его значении. Некоторые говорят о воскресении так, будто это простое доказательство того, что Иисус был тем, кем себя называл, и все. Однако я хотел бы предположить, что начало и конец любого вопроса, связанного с постижением Иисуса, лежит в обогащении нашего знания о воскресении.
Давайте вспомним некоторые основные факты. Мы вообще верим потому, что получили свидетельство. Другими словами, начиная с воскресного утра первого века группа людей начала делать удивительные заявления о ком-то, кто был убит в предыдущую пятницу. С ним что- то произошло, и с ним очевидно произошло это что-то. В течение двадцати, тридцати или более лет эти люди и свидетельствовали о том, что они пережили, и, углубляя свое понимание этого, фиксировали все в письменном виде. На основании того, что они пережили, они смогли проникнуть в свою память и еще глубже понять свою пережитую связь с человеком, который был убит. Они стали способны к цельному осмыслению того, что они не должным образом понимали ранее в учении и действиях человека, который был убит.
Это традиционно называют апостольским свидетельством: свидетельства апостолов об Иисусе. В этом свидетельстве вообще могло не быть никакого смысла, если бы убитый так и остался бы мертвым, как и Франциско из Гватемалы. То, чему стали свидетелями апостолы, было воскресением, вторжением события в их жизнь — события, которое можно было пережить различными способами. Это был не просто факт, который они смогли бы просто присоединить к своему вероучению для того, чтобы дать более подробный отчет о произошедшем событии. Этот факт стал тем, что вообще позволило возникнуть этому вероучению. Если бы не было воскресения, не было бы и Нового Завета, так как Новый Завет — это свидетельства апостолов о воскресении, включающие их новообретенную способность понять то, что привело к воскресению. Без этого вообще не о чем было бы говорить.
Итак, все, чем мы располагаем, — это свидетельство. Мы получаем это свидетельство в сообществе, которое принимает учение апостолов. Мы получаем Новый Завет, и мы также получаем Ветхий Завет, как помощь к пониманию Нового Завета. И действительно, мы не можем понять, что делал Иисус, или что означало и означает воскресение, без понимания того, что сформировало его, в каком окружении он давал свое учение и прожил жизнь. Все это подразумевает получение Ветхого Завета. Полученное нами свидетельство апостолов — это свидетельство, которое включает в себя Ветхий Завет, для того, чтобы они, апостолы, смогли передать нам полное значение происходившего после убийства Иисуса в то воскресное утро. Я надеюсь, что это станет понятней по мере прочтения данной книги.
Я подчеркиваю это потому, что некоторые относятся, например, к Евангелиям, как к биографиям Иисуса, своего рода старомодным книгам об истории, чем они совершенно не являются. Евангелия — это свидетельства апостольского переживания воскресения и исправление опыта предыдущих лет в свете воскресения. Некоторые относятся к Ветхому Завету как к руководству по закону и практикам. И опять же это не совсем так. Мы получаем Ветхий Завет потому, что он раскрывает перед нами картину взаимоотношений Бога со своим избранным народом, взаимоотношений, которые дают модель для понимания того, что хотел открыть Бог, когда он возродил Иисуса из мертвых.
Итак, первый момент, на котором я хотел бы заострить внимание до того, как подойти ближе к разговору о постижении Иисуса, заключается в том, что единственным доступным подходом к Иисусу, единственной причиной, по которой Иисус для нас не то же самое, что умерший индеец из Гватемалы, является то, что мы получаем свидетельства его Воскресения. Именно это и есть Новый Завет: апостольское свидетельство, изложенное в письменном виде, которое является эталоном веры церкви.
Пожалуйста, обратите внимание на то, что свидетельство — это не просто доказательство факта воскресения, хотя так оно, несомненно, и есть. Это не просто фраза: «Да, мы можем подтвердить, что в такой-то день мертвый человек Иисус из Назарета и в самом деле воскрес из мертвых». Они и в самом деле так говорят. В Первом Послании к Коринфянам Павел говорит: «Ибо я передал вам, во-первых то... что Он воздвигнут в третий день по Писаниям, и что Он явился Кифе...» (1 Кор 15:3-5). И даже более того: они были не просто свидетелями события, как вы или я можем стать свидетелями аварии на дороге, они стали свидетелями изнутри воскресения. Другими словами, это было событие, которое до глубины души изменило их, которое не только превратило их из трусливых рыболовов в международных героев и мучеников, но и заставило переосмыслить всю свою жизнь, связь с родной страной, ее культурой, ценностями и коренным образом изменило их представление о том, что такое Бог.
Вы уже заметили исчезновение разрыва между субъективным и объективным. То, что произошло «там», то есть явления Иисуса апостолам, и то, что произошло «здесь» — трансформация, вызванная теми событиями, являются частью одного и того же феномена: при-сутствия воскресшего Бога. Они были не только свидетелями события, но и свидетелями, участвующими в событии. Ведь очевидно, что не существует просто свидетеля воскресения. Это не тот вид события, которое можно засвидетельствовать мимоходом, также, как засвидетельствовать, проезжая мимо на лошади и куря «Мальборо», что гремучая змея сбрасывает кожу. Сам факт засвидетельствования этого означал определенную степень соучастия в сложной структуре человеческих взаимоотношений, достигшей своей кульминации в их способности стать свидетелями воскресения. Это относится ко всем ученикам, к которым являлся Иисус. Явления Иисуса к ним произошли в рамках их дружбы с ним, в рамках связанных с ним надежд, крушения связанных с ним иллюзий, их чувства вины, связанного с тем, что они оставили его. Даже Савл не стал свидетелем ни с того ни с сего: он стал свидетелем именно потому, что его участие в преследовании свидетелей было перевернуто с ног на голову. Он увидел воскресшего одновременно с тем, как понял, что преследует Бога. Потому что воскресший есть преследуемый Бог, но мы рассмотрим этот аспект позднее.
Позвольте мне более полно раскрыть этот аспект. Во всех Евангелиях Иисус — человек, явно обладающий большой притягательной силой: привлекает последователей, для которых оказывается очень трудно приблизиться к нему. Он хочет, чтобы за ним следовали, но не на их условиях. Он разрушает их понимание того, что он делает и на самом деле что делают они сами в качестве его последователей. Он не позволяет им считать себя долгожданным мессией любым прямым способом. В то время как он был явно доволен категорией «пророка», он не ограничился ею, явив большую силу и власть, чем была у Моисея, Илии, Иешуа и других пророков. Он всегда придавал особое значение тому, что пути пророков приводили их к насильственной смерти. Так, отношения между Иисусом и его последователями во всех Евангелиях показаны как очень сложные: Он ведет их, но постоянно изменяет их намерения, их мотивы, их понимание того, что они делают.
В то же время он ясно указывает на то, что они смогли понять лишь гораздо позднее: то, что его убьют и они оставят его. Для каждого из учеников их отношения заканчиваются трагедией. Позвольте мне еще раз подчеркнуть это. В Великую пятницу отношения учеников с Иисусом закончились. Потому что Иисус умер. Их отношения закончились так же, как закончились мои отношения с тетей Барли, когда умерла она. Не иссяк сплав чувств, воспоминаний, радости и разочарований, которые я разделял с Барли или которые были вызваны ею. Я смогу их снова пережить, потому что они сохранились для меня. Но сами отношения закончились, так как они уже не были взаимными. Так и ученики остались со своим односторонним набором из любопытства, сомнений, обязательств, воспоминаний, но неожиданно каждый из них оказался в пустоте.
И это не была обычная нейтральная пустота, подобная той, когда где-то далеко от вас умирает человек, которого вы любили или которым восхищались, и у вас нет ни малейшей возможности сделать что-нибудь для предотвращения этого. Та пустота была трагической, потому что одним из чувств, передающих ее, было чувство вины за то, что они оставили Иисуса, ощущение морального поражения. Для нас достаточно просто воспринимать святого Петра как «хорошего», который плакал после того, как пропел петух, а Иуду, который повесился, осознав, что он наделал, как «плохого». Но эта картина скрывает существенное сходство между ними и затмевает подлинную трагедию смерти Иуды. Они оба предали Иисуса, равно как и все прочие, кто разбе-жался. Различие лишь в способе, которым они предали его: один в критический момент оставил общее дело, а другой активно сотрудничал с противной стороной. Однако главным грехом Иуды было не его предательство (при всем уважении к Данте), а его неспособность поверить в возможность прощения — то, что мы обычно называем отчаянием.
Вы помните несколько дней в августе 1991 года, когда в бывшем Советском Союзе произошла попытка переворота? Я помню их достаточно хорошо (и это было написано в тот же день, когда хунта была свергнута), я помню, как только появились первые новости о перевороте, многие люди, включая меня самого, думали, надеялись и молились, что народ не позволит этому слу-читься и переворота удастся избежать. Другими словами, когда объявили о перевороте, подразумевалось, что такое историческое событие можно, по крайней мере теоретически, отменить. И в течение шестидесяти часов мы могли надеяться, молиться и смотреть телевизор и искать признаки провала хунты. Наши отношения с правительством Горбачева не были прерваны внезапно и навсегда, как если бы Горбачева застрелили. А отношения учеников с Иисусом были навсегда и внезапно прерваны. У них не было надежды на то, что Иисус вернется, как Горбачев из Крыма. Смерть и Крым не одно и то же. Не было никаких признаков того, что что-либо может измениться, что Бог может отменить смерть. Все просто прекратилось: они остались, как живые провода, которые выдернули из компьютера и сожгли, оставив их без какой-либо возможности принимать или передавать информацию.
Конечно, это привело к скорби. Возможно, не в тот же момент, так как шок от ареста и смерти Иисуса и рассеяния учеников был, наверное, слишком силен для того, чтобы сразу же начать скорбеть. Лука дает нам представление о преждевременном отчаянии учеников, шедших в Эммаус. К тому же все это происходило в атмосфере страха. Вы помните, что ученики встречались на Пасху за закрытыми дверями. И не потому, что просочилась новость о Воскресении и они боялись протестов людей против зарождения новой религии, как могут подумать некоторые. Они боялись, потому что были иностранцами в столице полицейского государства. Им пришлось лицом к липу столкнуться с двумя различными военными силами, еврейской и римской, и, судя по их акценту и, возможно, по одежде, их можно было заподозрить в соучастии, в содействии серьезному преступнику, разделаться с которым удалось только с большим шумом. Но давайте не будем забывать о том, что в то время они в какой-то степени относились к себе как к части политического мессианского движения. Их понимание того, что они делали, отличалось от понимания Иисуса: вспомните их вопрос к Иисусу даже после его воскресения и непосредственно перед вознесением: «Господи, не в это ли время восстанавливаешь Ты Царство Израилю?» (Деян 1:6). Все это вызывало у них чувство опасения за собственное положение, возможно даже более острое, чем было нужно. Однако не должно быть сомнений в том, что этот страх был определяющим фактором в их жизни в тот момент.
А теперь, пожалуйста, обратите внимание на то, чего я не делаю. Я не пытаюсь создать некий исторический приключенческий роман, например: «что думала Мэри, горничная королевы шотландцев, когда ее госпожу вели на плаху в замке Фотерингей». Я не пытаюсь составить воображаемое психологическое описание учеников. Я пытаюсь представить обычные человеческие чувства, вызванные в том момент смертью Иисуса. Ведь отсутствие таких чувств было бы чем-то исключительным и служило бы явным признаком личностей с глубоким психическим расстройством. Свидетельства или намеки на эти чувства присутствуют в текстах Нового Завета. Это попытка проиллюстрировать часть той сети взаимоотношений, в которой Иисус начал свои явления с того самого воскресного утра. Восприятие воскресения происходило в первую очередь на фоне тех взаимоотношений, которые были прерваны в предыдущую пятницу и которые развивались до этого дня в течение многих лет.
Самый ранний пласт свидетельств Нового Завета рассказывает нам о некоторых аспектах воскресения, и это не подробности со съемочной площадки, а нечто большее. Они рассказывают, например, о том, что воскресение в первую очередь было тем, что произошло с Иисусом. Это может показаться странным, но у многих остается чувство, что воскресение, возможно, было серией переживаний в жизни учеников, вызванных, может быть, Богом, но которые не связаны с Иисусом, который не находился в своей могиле, но и не находился где-либо еще. Такое мнение просто не подтверждается текстами. В первом послании к Фессалоникийцам, возможно первом из записанных текстов Нового Завета, Павел рассказывает о «Сыне Его с небес, Которого Он воздвиг из мёртвых, Иисусе» (1 Фес 1:10). Это более чем ясно выражено в первой речи Петра в Иерусалиме в Деяниях: «Этого Иисуса воскресил Бог, чему все мы свидетели» (Деян 2:32).
Это становится ясным из того, каким образом в некоторых текстах воскресение Иисуса упоминается как его оправдание (1 Тим 3:16) вопреки его врагам. Другими словами, согласно одной из первых интерпретаций воскресения, именно таким способом Бог показал, что был прав Иисус, а его враги нет. На это есть только намеки; вскоре понимание учеников стало глубже: это событие было слишком невероятным, чтобы его можно было воспринять просто как сведение счетов Богом с группой палачей. Но это настроение представлено в них в достаточной степени для того, чтобы показать, что ученики определенно воспринимали себя, если угодно, как зрители чемпионского матча, в котором их рекордсмен отстоял свое право, — восприятие, которое не может быть объяснено субъективным взрывом чувств по поводу воскресения Иисуса Богом.
Во-первых, воскресение воспринималось как нечто произошедшее с Иисусом, полное раскрытие того, что означало быть Господом и Спасителем (Деян 2:36), прожившим свою жизнь и пережившим собственную смерть. Во-вторых, это событие раскрыло что-то о Боге, потому как воскрешением Иисуса из мертвых Бог подтвердил жизнь и смерть Иисуса, утвердил свободу и ис-тинность жизни Иисуса. Сам Бог позволил определить себя как Бога, который воскресил Иисуса из мертвых, что стало радикально новым и совершенно неожиданным познанием того, кто есть Бог. В-третьих, воскресение начало менять жизни учеников: они постепенно стали способны по-новому понять жизнь и смерть Иисуса и способ, которым Священное Писание указывает на то, чему они стали свидетелями. Они становились способны переписать собственные жизни с совершенно новой и неожиданной точки зрения.
А теперь, из-за чего воскресение имело такую значимость? Я не имею в виду, как оно выглядело или даже как это чувствовалось. Я имею в виду следующее: как воскресение вторглось в эту сеть запутанных, несчастных отношений, вызвавших такой разлад к Великой субботе? Что привнес опыт воскресения по сравнению с обычными переживаниями людей? В Новом Завете содержатся намеки на это, но их очень сложно обнаружить из-за того, что эти тексты очень хорошо нам знакомы и мы знаем, что последует дальше. Я предложил бы бескорыстность в качестве первой категории, с помощью которой мы можем смотреть на все это.
Почти невозможно представить себе шок, возникший от бескорыстной милости воскресения. Бескорыстие — это когда кто-то нам что-то дает без какой-либо выгоды для себя, когда мы взволнованы чем-то, что явно находится за пределами сложившихся взаимоотношений, за пределами дружбы, экономических и политических связей, свойственных нашей жизни, когда в ней появляется что-то, никак не связаное с тем, что, по нашему мнению, нам необходимо, или чего мы заслуживаем, и мы не имеем никакого контроля, никакой возможности манипулировать этим. Время от времени мы и в самом деле переживаем нечто похожее, но чаще всего все мы привязаны к ритмам ожидаемого, заслуженного (поощрения или наказания).
Итак, воскресение было совершенно бескорыстным. Оно было бескорыстным для Иисуса — актом любви Отца, а не платежом за достойную службу. И если в Послании к Евреям (Евр 5:7-9) предполагается, что Иисус заслужил воскресение для нас, это не имеет ничего общего с тем, что Иисус получил право на Отца как долговое обязательство, которое Бог принял к оплате. Здесь говорится о том, что произошел обмен любви — любви, с которой Иисус прожил свою жизнь в послушании, любви, возможной благодаря тому, что Иисуса, прежде всего, любили. Если любовью обмениваются, такие слова, как «заслужить» или «заработать», представляют собой не что иное, как неудачные метафоры, по крайней мере с точки зрения участников: их взаимное самопожертвование бескорыстно и не связано ни с каким осуществлением права.
И если воскресение было бескорыстно для Иисуса, оно могло показаться еще более бескорыстным для учеников. Оно находилось за пределами их опыта, и действительно, форма, которую оно приняло, находилась и за пределами возможностей человеческого словаря. Ничто в популярной вере евреев в воскресение в последний день не подготовило их к нему. Оно не имело ничего общего с любой системой или структурой, или порядком, или сетью, или отношением, к которым каждый из них принадлежал. Для них это было чем-то совершенно «иным». Недостаточно сказать, что оно было удивительным, беспрецедентным и так далее. Безвозмезд-ность Воскресения и его совершенная «инаковость» были частью одного и того же, что привело в такое замешательство его учеников, — частью жизни Иисуса. И если что-то и представляется очевидным из отчетов о событиях, это именно элемент ужаса, страха, неспособность сразу же признать происходящее. И то, что предисловием к речениям Иисуса стала фраза: «Мир вам, не бойтесь», указывает именно на это.
Обратим внимание на следующее: явление чего-то совершенно иного, совершенно бескорыстного — не просто удивительное событие. Это — пугающее событие. Одно дело находиться в конфликте с тем, что я называю «стандартным иным»: комплекс отношений, в которых мы сформировались и в рамках которых мы обычно передвигаемся, — личных, исторических, экономических, политических. Эти отношения по крайней мере дают нам определенную безопасность. Другое дело, то, что является другим для нас в более отдаленном смысле, если вам нравится, «удаленным иным». Например, посещение чужой страны, языка которой мы не знаем и культуры которой мы не понимаем, является и захватывающим, и пугающим. Оно стимулирует, так как мы видим что-то новое, узнаем о новых возможностях и можем соотносить наши собственные способы совершения действий, но оно также и пугающе: мы уязвимы в том, что влияет на нас не так, как дома. Там такие вещи, как полиция или военные, вызывают меньшее доверие не потому, что им действительно не стоит доверять, а потому, что мы не знаем, чего от них ожидать, и не знали бы, что делать, если случится какая-то неприятность. Мы чувствуем, что мы можем намного быстрее превратиться в жертву, если что-то пойдет не так, и у нас меньше шансов в суде иностранной юрисдикции.
И если это верно относительно «удаленного иного», когда у нас все же общие человеческие представления с местным населением, то насколько же это верно относительного «совершенно иного», полностью бескорыстного, которое при первом своем проявлении представляется и возбуждающим, и пугающим. Однако воскресший Господь не был «совершенно иным» в том смысле, что ученики смогли узнать его. Вскоре они сказали: «Это Господь». Однако это не было случаем встречи с чем-то знакомым посреди того, что было иным, не так, как если бы вы потерялись посередине Тибета и кто-то неожиданно предложил вам чай с печеньями, как в Ан-глии. Это подразумевало бы, что Иисус каким-то образом «умер» и был как будто бы в чем-то таким же, как и раньше, и одновременно застрявшим в другом мире: мы попали бы в сферу призраков и ворожбы. Нет. То, что смогли пережить ученики, было тем совершенно бескорыстно иным, которое предстало им как возврат кого-то знакомого. Не кого-то с этой стороны, ушедшего «туда», но кого-то «оттуда», представшего совершенно новым образом, что одновременно было продолжением того, как они ощущали его данность, пока он был с ними до смерти. Это означало, что совершенно безвозмездно, полностью «иное» более не было просто странным, но, оставаясь иным, стало присутствием узнаваемого, знакомого, любимого ими. Это стало началом переработки учениками своего восприятия Бога, совершенного «иного», на примере Иисуса, воскресшего Господа.
Все прочее, сказанное о воскресении, — способ квалификации этого вторжения совершенно бескорыстного иного. В первую очередь это совершенно бескорыстное иное стало возвратом свободно любящего человека, а не призрака. Призрак появляется в каком-то месте, играет на воспоминаниях, он — знак осуждения, и от него следует избавиться, если мы хотим жить в мире. Вспомните чувство вины, возникшее у Ирода, когда он подумал, что Иисус был Иоанном Крестителем, воскресшим из мертвых (Мк 6:14-16). Для него присутствие не было безвозмездным: оно было обвинением из мира его собственных действий, местью с того света. Нет, воскресший Иисус не навещал какое-то место, что не было бы бескорыстным; он общался совершенно бескорыстно, являясь человеком.
Кроме того, вторжение бескорыстного «иного» произошло в рамках системы взглядов учеников. Они были испуганы, пристыжены, запутаны, разочарованы; вторжение не зависело от того, находились ли они в «правильном» настроении. И оно произошло как прощение. Это вторая великая категория переживания воскресения. Частью совершенно бескорыстного иного является то, что оно целиком и полностью находится вне системы воздаяния и заслуг и, следовательно, переживается нами как отрыв от привязки к «стандартному» иному. Бескорыстное иное в чем-то расшатывает все то, что не зависит от бескорыстия: и наши уязвленные чувства, и наши добродетели, которые включают в себя элементы защиты и безопасности. Бескорыстное иное приходит к нам и как прощение наших грехов, и как полное перестройка наших добродетелей.
Воскресение — это прощение; не приказ о прощении, а присутствие бескорыстности в лице человека. Простой факт явления Иисуса ученикам, как только они отошли от ужаса от присутствия чего-то вне их опыта, привнес элемент прощения. Они смогли освободиться от своей печали, своей вины, своего смятения, потому что средоточие их печали, вины и смятения вернулось к ним прямо извне и не было связано с ним. В присутствии воскресшего Иисуса не было никакого намека на какой-то упрек за то, что было сделано с ним. В противном случае его присутствие не было бы присутствием чего-то из-за пределов нашего человеческого «ока за око», оно не было бы бескорыстным и не было всепрощающим.
Итак, Иисус рассказывает своим ученикам в Евангелии от Иоанна (Ин 20:23): «Если кому отпустите грехи, отпущены им; если на ком удержите, удержаны», и в Евангелии от Луки (Лк 24:47): «покаяние для отпущения грехов» должно проповедовать от его имени для всех народов. Это присутствие бескорыстного иного как прощения, что дается в Духе Святом, и это то, что должно быть дано всем народам. Бескорыстное иное вторглось в суть и интерпретацию человеческих отношений как прощение. К воскресению нельзя подходить без этих категорий.
Третья категория, с помощью которой можно описать Воскресение, — это послание, или миссия. Совершенно иное, бескорыстно присутствующее как всепрощение, не просто вторгается в жизнь учеников. Оно направляет их в самые отдаленные уголки Земли. Сообщение неразрывно с бескорыстностью и прощением.
Это сообщение, исходящее от иного, это не часть любого общения, которое мы знаем или можем истолковать. Оно дается с тем, чтобы быть переданным, расширяясь бескорыстно. Это даже не стимул для того, чтобы что-то сделать в обычном понимании этого слова. Меня могут послать в Таиланд с целью продажи ценной бумаги для изготовления банкнот. У меня есть стимул к поездке. Однако быть посланным в Таиланд для проповедования раскаяния и прощения грехов — это совершенно другая поездка. Первая является стимулом в рамках структуры стимулов, действий и обязательств, в рамках которых человеческий мир продолжает свое суетное движение. Вторая бескорыстна и не зависит ни от какой структуры этого мира. Она связана с бескорыстностью чего-то совершенно иного.
До этого момента я пытался раскрыть загадку воскресения так, чтобы сделать его центром, из которого вытекает любой разговор о постижении Иисуса или личной связи с ним. Теперь я пришел к мысли о том, что оно является не только центром, но и признаком любого такого знания и любой такой связи.
Рассматривая воскресение и его влияние на учеников, превратившее их в апостолов, мы определили три взаимосвязанные категории, по которым мы сможем начать приближение к переживанию воскресения учениками: бескорыстность, прощение и миссия. И это ни в коей мере не все, что мы можем извлечь из Нового Завета относительно присутствия воскресшего Господа. Однако, не выделив этих элементов, помогающих структурировать наше понимание, я думаю, мы поступили бы нечестно по отношению к свидетельству.
Теперь я хочу исследовать еще два довольно любопытных и опять же взаимосвязанных аспекта воскресения, которые дополняют свидетельство воскресения Господа. В Евангелии от Иоанна особо указывается на то, что у воскресшего Господа были следы гвоздей на руках и ногах. В Евангелии от Луки есть по меньшей мере намеки на это: Иисуса просят подтвердить, что это он, показав руки и ноги. Именно наличие отметок смерти показывает, что он один и тот же человек, так же, как физическая природа его присутствия указывает на то, что это не призрак. Личность Иисуса раскрыта доказательством его смерти.
Свяжите это с ключевой историей первого явления после воскресения в Евангелии от Луки, которое произошло с учениками во время их пути в Эммаус, и мы сможем начать наполнение нашего представления о воскресении. В ней мы имеем чувство тайны, нечто иное в Иисусе, что было признано только позднее. Но, что более важно, Иисуса узнали в кульминационный момент объяснения, которое он дает ученикам об истинном значении Священного Писания. Ключом к этому объяснению является то, что Мессия должен страдать и умереть перед тем, как войти в славу свою, а кульминационный момент — это общая трапеза, к которой привело это объяснение. Присутствие Иисуса и его просвещение по поводу его смерти являются частью одного и того же переживания для учеников в Эммаусе. Определенно, в нашей вере одним из самых трудных моментов является то, что Иисус явился как воскресший Господь, но не только как воскресший Господь. Он явился как распятый и воскресший Господь. Явление Иисуса ученикам в Эммаусе также предполагало явление необходимой смерти, как части воскресшей плотности его присутствия.
Позвольте объяснить мне, что я имею в виду или, скорее, о чем, по моему мнению, говорилось в апостольском свидетельстве. Если мы говорим об Иисусе как о воскресшем Господе, наша картина умирания и воскрешения, возможно, очень похожа на то, как лечь спать и снова проснуться, или как посадить семечко и подождать, пока оно вырастет. И хотя в притчах есть намеки на этот способ представления, я бы хотел оспорить его как способ понимания воскресения нашего Господа. В этой картине есть два элемента, которые, по моему мнению, бесполезны для нас при изучении свидетельств апостолов. Первый — это чувство хронологической по-следовательности: вначале была смерть, а потом воскресение, что аналогично тому, что «она легла в кровать и уснула, а потом проснулась». Было бы бессмысленно сказать, что женщина, которая варит кофе, была спавшей и проснувшейся, если, конечно, вы не имеете в виду, что она и не спала, и не бодрствовала, а просто находилась в полубессознательном состоянии. Нет, если мы придерживаемся модели «сон / пробунедение», вначале она спала, а потом бодрствовала.
Теперь я хочу указать на то, что эта аналогия не подходит к Воскресению. Воскресение было для учеников следующим шагом в истории: для них Иисус вначале был мертв, а потом жив. Но для Иисуса это было не так. Для Иисуса воскресение было возвратом всей его человеческой жизни, приведшей к смерти, и включая саму смерть. Это было не просто еще одним этапом его чело-веческой жизни. Чтобы проиллюстрировать мою точку зрения, позвольте мне предположить, что день рождения Иисуса пришелся на Великую субботу. Ему было тридцать три года, когда его убили в Великую пятницу. Но ему не было тридцать три года, когда он воскрес на Пасху. Ему вообще не было сколько-то лет. Он был всей своей человеческой жизнью и смертью, кои ему вернул Бог.
Другим элементом в модели засыпания и пробуждения, который я считаю бесполезным, является то, что второе состояние этой модели — пробуждение или появление плода — в неявном виде содержится в первом состоянии, в том, чтобы пойти спать или посадить семечко в землю. Эту модель воскресения можно назвать моделью куколки. Иисус прожил свою земную жизнь, как гусеница, затем заполз в кокон и во время воскресения появился как прекрасная бабочка, которую мы все знаем и любим. И эта модель опять же бесполезна, потому что она подразумевает, что сила совершить изменение находилась внутри измененного так же, как бабочка в неявной форме существует в гусенице. Но ведь сутью воскресения Иисуса было то, что в мертвом Иисусе не было никакой силы. Сила воскресить его из мертвых целиком была силой Бога Отца, а не скрытым ресурсом в каком-то дальнем уголке Иисуса, который не нашла смерть. Воскресение Иисуса не было, если можно так выразиться, логическим продолжением жизни и силы, которые были у Иисуса до его смерти. Воскресение Иисуса было скорее бескорыстным возвратом всей жизни и смерти, закончившихся в Великую пятницу; цельность всей человеческой природы Иисуса включает и Его человеческую смерть.
Итак, это означает, что воскресший Господь — это умерший и воскресший Господь одновременно. Иисус, как он явился ученикам, не был, так сказать, чемпионом, который принял душ после матча: он появился на совершенно другом уровне. Если есть какая-то фраза, которая близка к тому, чтобы выразить это, он был «живым мертвецом». Конечно, не в том смысле, как это представлено в Голливуде, когда кто-то попадает во временное искажение между смертью и вечным покоем, двигаясь вверх или вниз, но в том смысле, что жизнь после воскресения была возвратом всей человеческой жизни, приведшей к смерти и включая ее. Именно это — признак того, что смерть была побеждена, что жизнь после воскресения и смерть находятся на разных уровнях, что она просто нейтрализует смерть, если позволите так выразиться. Жизнь после воскресения включает в себя человеческую смерть Иисуса. После воскресения он всегда является как распятый и воскресший Господь.
Если вам вдруг покажется, что это просто мои измышления, позвольте мне сослаться на III префацию Пасхи в Римском миссале. Там говорится, что Иисус «не перестает быть нашим священником, нашим заступником, Который всегда ходатайствует за нас. Христос — это жертва, которая более не умирает, однажды убитый Агнец, Который живет вечно». Фактически на латыни в Префации это звучит так: agnus qui vivit simper occicus, что в буквальном переводе означает «жи-вет вечно, будучи убит», что в оригинале ближе к идее живого мертвеца, чем в переводе. Та же идея встречается во всех гимнах Книги откровений, когда пророк видит Иисуса как «Агнца стоящего, словно закланного» (Откр 5:6). Этот момент хорошо передан в некоторых средневековых картинах, как например, в «Поклонении Агнцу» Ван Эйка или Изенхаймском алтаре Грюнвальда. В качестве символа воскресения художник изображает живого Агнца, стоящего со знаменем, или пустой крест. Кровь из разрезанной шеи Ангца стекает в чашу. Это, по-видимому, лучший образ одновременно распятого и воскресшего Господа из доступных нам. Это убитый, снова получивший жизнь, которая была возвращена воскресением. Это не так, как если бы воскресение излечило его от смерти (ему было плохо, но Бог перевязал ему раны). Безвозмездность воскресения возвращает его как убитого. Именно поэтому благоговение перед Христом распятым имеет место в жизни некоторых святых. Именно поэтому стигматики, как например, святой Франциск или падре Пил, свидетельствуют о жизни воскресшего Господа. Некоторые совершают ошибку, когда противопоставляют распятого Господа воскресшему Го-споду, возможно, представляя себе, что «для подлинно духовной жизни необходим баланс между ними». Но в этом нет противопоставления, так как присутствие распятого Господа находится в присутствии воскресшего Господа. Иисус воскрес как распятый Господь. Как мы увидим, присутствие Иисуса воскресшего и убитого Господа является ключом к мысли о том, что воскресение — явление всепрощения, прощения грехов.
Последним из явлений после воскресения к человеку, который стал апостолом, подлинным свидетелем воскресения, стало довольно странное, sui generis, явление к Павлу. Странное и своеобразное потому, что Павел, насколько нам известно, не встречался с Иисусом из Назарета до его смерти. То есть у него не было личного, исторически достоверного воспоминания о жизни Иисуса или его учении, которое могло бы быть дополнено, трансформировано и засвидетельствовано явлением воскресшего Господа. Отношение Павла к Иисусу было попыткой уничтожить, из ревности по Господу сил, ложный «путь», который начал распространяться после смерти Иисуса. Савл, как тогда его называли, был бы убежден, если бы дело дошло до гонений, что значение имело бы только то, на чьей стороне ты находишься. Например, было бы неправильно участвовать в иностранных гонениях, например, Маккавеев потому, что тогда пришлось быть подвергнутым гонениям верных Господу.
С другой стороны, определенно правильным было подвергать гонениям во имя Господа тех, кто подтачивал истинную веру в Бога Моисея.
Иисус явился Павлу по пути в Дамаск как преследуемый. «кто Ты, Господи? А Он: Я Иисус, Которого ты гонишь» (Деян 9:5). Таковым было воздействие на Павла воскресшего Господа — не победоносного, не торжествующего, но гонимого. Движущая сила здесь та же, что и указанная мной в явлениях к ученикам, которые описываются в Евангелиях от Иоанна и Луки. Воскресший Господь — это гонимый и распятый Господь. Или скорее воздействие, оказанное на Павла, заключается в том, что, когда он понимает, что он подвергал гонениям Бога во имя Бога, именно присутствие Бога как преследуемого является для него прощением. Для него это возможность начать совершенно новую жизнь, радикально перестроить все, во что он верил. Безвозмездное присутствие было присутствием распятого Иисуса. Не как обвинение, а как прощение. Из-за того, что он участвовал в гонениях, Павел смог осознать свое участие в гонениях Бога и таким образом смог кардинально изменить свою жизнь: изменение, благодаря которому он начал поклоняться Богу как жертве, проповедовать о Христе распятом и знать только Христа, а его — как его распятого. И снова воскресший Господь воскрес как Господь распятый.
Теперь следующее: одновременное присутствие воскресшей жизни в распятом человеке — это то, что называется таинством. Пожалуйста, обратите внимание на то, что «таинство» здесь — это не какая-то намеренная неясность или что-то сомнительное на уровне интеллекта, как например, когда кто-то уже не может сказать ничего логичного, начинает болтать ерунду и прячется за ней, как за прикрытием. Я думаю, что в своих высказываниях обоснованно использую категории, которыми мы располагаем, но делаю это для того, чтобы указать на что-то имеющее плотность, что не относится к нашему обычному опыту. Я говорю, что воскресший Иисус воскрес одновременно и как казненный на распятии, и как живой, причем обе эти категории мы можем понять по отдельности, но обычно никто из нас не станет представлять их себе вместе. Это не просто вопрос одновременности, как если бы я пытался сказать, что два взаимоисключающих состояния были представлены одновременно — своего рода парадокс, как комната, в которой одновременно шумно и тихо. Я говорю, что воскресение было возвратом жизни и смерти в одно и то же время. Если хотите, жизнь после воскресения находится на разных уровнях с обычной жизнью, которая уничтожается смертью; она скорее способна включить и жизнь, и завершающую ее смерть именно потому, что она является безвозмездным даром и возвратом и того и другого. И я повторю еще раз, что именно благодаря элементу чистой безвозмездности и в дарении, и в возврате, такая жизнь находится на одном уровне с жизнью и смертью, и поэтому оба эти состояния могут присутствовать в ней одновременно.
Я попрошу вас запастись терпением, если это покажется вам странным. Я предположу, что этот опыт находится в центре христианской веры, и он стал отправной точкой для открытия других главных доктрин — воплощения и триединства. Интенсивность присутствия воскресшего Иисуса для апостолов заключается в том, что он воскрес как распятый. Большая из оставшейся части этой книги представляет собой попытку разобраться в этой интенсивности присутствия.
Существует, однако, еще один и последний аспект присутствия воскресшего Господа, который из-за своей очевидности очень легко можно пропустить или проигнорировать: то, что воскресший Господь был человеком. Нас так часто заботят такие вопросы, как «Какое тело было у Иисуса?», «Было ли воскресение физическим?» и тому подобные, что мы не замечаем, возможно действительно важную вещь, знаком которой служат физические явления Иисуса. То, что распятый и воскресший Иисус был не только распят как человек, но и воскрес как распятый человек.
Я думаю, важно уяснить себе этот момент, так как существует тенденция, усилению которой способствует несомненная неясность текстов Евангелий, когда в них заходит речь о воскресении, тенденция считать, что Иисус вполне мог быть человеком до своей смерти, но после воскресения он превратился в Бога и в конечном счете, как воздушный шарик, уже не мог надолго удержаться на Земле и улетел обратно на небеса, где ему и было самое место.
Я уверен, что это не так. Когда Иисус умер, полностью умерло именно человеческое существо, а когда Иисус воскрес из мертвых, нам был возвращен именно человек. Возвращен как распятый и живой человек. Я подчеркиваю этот момент по двум причинам: во-первых и в дополнение к этому, потому, что, если мы не уясним себе это, мы сделаем веру в вознесение бессмыслицей. В особой форме евхаристической молитвы литургии вознесения говорится:
«В единстве со всей Церковью мы празднуем тот день, когда Твой единственный Сын, наш Бог, занял Свое место с Тобой и вознес наше бренное человеческое тело к славе».
Другими словами, при вознесении Иисус не перелетел по лучу обратно на Звездный корабль после завершения Миссии, оставив землян за их веселыми играми. Это было представление небесам новинки — человеческого тела. С тех пор бытие человека постоянно и неразрывно связано с присутствием Бога.
Однако вопрос вознесения имеет для осуществления моей цели второстепенное значение. Важно то, что воскресший и распятый Иисус после воскресения был не менее человеком, чем до него. Это говорит не только о присутствии человеческой природы на небесах, но немного и о присутствии Бога на земле. Божественная жизнь неразрывно и постоянно представлена как че-ловеческая. Все божественные отношения с человечеством находятся на человеческом уровне.
Это может показаться неким упражнением для развития логических способностей. Ничего подобного: я думаю, это скорее своего рода настойчивое требование, которое помогает нам релятивизировать большой объем религиозной мысли. Это означает, что можно быть религиозным, или постигнувшим Иисуса человеком из плоти и крови, движимым телом и эмоциями. То, что церковь понимает таинства как обычные средства, с помощью которых божественная жизнь доступна людям, иллюстрирует эту мысль, так как таинства имеют отно-шение к физическим праздникам, с помощью которых божественная жизнь проникает в нашу человеческую историю.
Я настаиваю на этой мысли, потому что, если мы не понимаем этого, два аспекта воскресения становятся совершенно непостижимыми. Если Иисус не воскрес человеком, он мог бы парить вокруг до бесконечности, появляясь и исчезая. Но апостольское свидетельство проводит четкое различие между Иисусом и Святым Духом. Иисус должен был уйти, потому что он был кон-кретным человеком, а не всеобщим призрачным присутствием. Именно благодаря его уходу стало возможным пришествие Святого Духа, но не потому, что Святой Дух — это всеобщее призрачное присутствие, а потому, что Святой Дух не является конкретным человеческим существом. Однако важно понимать: несмотря на то что Святой Дух не является конкретным человеческим существом, то, что он преподносит своим присутствием апостолам, он также преподносит своим присутствием на общечеловеческом уровне.
Это опять же не самый легкий вопрос для понимания, поэтому позвольте мне подытожить то, что я рассмотрел до сих пор. Я пытался подчеркнуть интенсивность присутствия воскресшего Господа апостолам с тем, чтобы придать некоторую перспективу нашему вхождению в тот опыт, который был у них, в то, чему они были свидетелями и что является нормой для любого переживания Иисуса, возможного для нас. В определенный момент после воскресения апостолы прекратили общаться с конкретным живым человеком, Иисусом из Назарета, и начали получать несколько иной опыт, который имел отношение к их прошлому переживанию Иисуса, но все-таки несколько отличался от него. Я бы хотел исследовать этот вопрос более подробно.
Итак, в чем была разница между тем, как Иисус пребывал с апостолами во время его явлений после воскресения и его присутствием впоследствии? Я выделил два разных вида присутствия Иисуса с апостолами: его фактическое физическое присутствие, через которое происходило его явление, они могли прикоснуться к нему, и он мог есть рыбу; и вместе с этим и как часть этого бескорыстное всепрощающее присутствие, которое вызвало их из самих себя к тому другому, кого им оказалось трудно узнать, и которое постепенно преобразило их жизнь. В случае с апостолами оба этих присутствия произошли одновременно. Они не происходят одновременно для нас. Физические явления Иисуса прекратились после периода времени, которое было определено Лукой как символическая цифра сорок дней, хотя внезапное явление Савлу произошло позднее. В течение этого периода Иисус наставлял их о Царстве Божьем (Деян 1:3) и помог им более полно впитать в себя новизну воскресения. Затем он вознесся на небеса, и вскоре после этого Святой Дух снизошел на апостолов.
Так это представлено Лукой. Подход Иоанна несколько отличен. В его Евангелии Иисус вдохнул Святой Дух в апостолов в первый вечер воскресения. После этого явления Иисуса какое-то время продолжались, но у Иоанна нет Пятидесятницы. Иисус вдыхает Дух со словами: «Примите Духа Святого. Если кому отпустите грехи, отпущены им; если на ком удержите, удержаны» (Ин 20:22).
В Евангелии от Луки Отец посылает Святой Дух свыше, а в Евангелии от Иоанна Иисус вдыхает Святой Дух, но в обоих случаях Святой Дух — Дух воскресшего Господа, Дух, который был в Христе. Дух постоянно дает присутствие распятого и воскресшего Господа, постоянно отражая, таким образом, эти изменения отношений, которые начал изменять воскресший Господь в результате Своего Воскресения. Я пытаюсь сказать, что кроме группы апостолов, которые были физическими свидетелями воскресшего Господа, никому не удалось увидеть воскресшего Господа на физическом уровне. Вместо этого все действительно важные элементы Вое- кресения: вторжение в наши жизни безвозмездности как прощения, разрешение на видоизменение отноше-ний — все это постоянно доступно нам благодаря Святому Духу, с тем чтобы мы стали способны стать свидетелями Воскресения в нашей собственной жизни.
Все это ясно изложено в великих и таинственных речах в Евангелии от Иоанна, в главах с пятнадцатой по семнадцатую. Иисус говорит об Утешителе, «Духе Святом, Которого пошлет Отец во имя Мое», (то есть через личность Иисуса). «Он вас научит всему и напомнит вам всё, что сказал вам Я» (Ин 14:26), и снова: «Он Меня прославит, оттого что от Моего возьмет и возвестит вам» (Ин 16:14). Святой Дух и воскресший Господь не просто одинаковы; более того, Иисус и Бог Отец одинаковы. В обоих случаях существует связь с кем-то, кто отличается и вместе тем такой же, как Иисус. Для наших текущих целей мы не будем подробно рассматривать догмат Троицы. Достаточно сказать, что Святой Дух приносит всю жизнь и смерть воскресшего Иисуса, восстанавливая его жизнь в жизнях и смертях верующих с тем, чтобы они стали свидетелями этой воскресшей жизни и смерти. Святой Дух есть самопожертвование Христа нам в послушании перед Отцом и одновременно возвращение Иисусу его жизни Отцом. Именно это, по моему мнению, понимается под Духом, что во Христе. Это Дух самопожертвования, явивший себя через конкретную человеческую жизнь и смерть Иисуса. Грубо говоря, это внутренняя переработка жизни и смерти Иисуса. Это то, что сообщило о его связи с Отцом и с нами и связи Отца с ним и с нами. Движущая сила, которая стояла за всем этим, Святой Дух.
Важно осознать, что не существует «других частиц» Святого Духа, который мы можем испытать, кроме Него, которые отделены или не имеют ничего общего с присутствием жизни и смерти распятого и воскресшего Господа. Святой Дух — это не какая-то неясная, непостижимая сила, которая каким-то образом более и менее исключительна, чем распятый и воскресший Иисус, а скорее нечто более тонкое, возможно имеющее большее отношение к миру, радости и тому подобному, чем к убийству и насилию. Святой Дух — это Дух распятого и воскресшего Иисуса, и любая радость, любой мир и им подобное, которые действительно от Святого Духа, неразделимо связаны с присутствием распятого и воскресшего Господа. И хотя Он очень далек от того, чтобы быть уменьшенным связью с распятым и воскресшим Иисусом, Дух был явлен в максимальной степени присутствия и доступности именно через распятие и Воскресение. Вся сила и самопожертвование Бога, пошедшего на казнь на кресте и Воскресение, постоянно присутствует в Святом Духе и так же постоянно присутствует для всех нас, тех, кто получает Его.
С этого момента я вряд ли еще упомяну о Святом Духе. Я хотел бы, чтобы вы обратили внимание на это и поняли, почему я выбрал такой способ. Вовсе не потому, что я считаю это неважным или более склонен рассказать историю без Него. Наоборот, я думаю, Святой Дух настолько важен, что вся эта книга в каком-то смысле о Нем. Однако я избрал такой способ описания Святого Духа, который несколько отличается от обычного. Причина достаточно принципиальна, так как для многих термин «Святой Дух» представляет собой нечто успо-каивающе мягкое и неясное, термин, который не несет в себе настоящего содержания или никак не связан с жизнью. Пожалуй, это Бог в Своем самом неземном проявлении. Если есть сомнения, объясните это за счет
Святого Духа: Он разберется с нашими запутанными просьбами, желаниями и им подобными. На самом деле я не хочу отрицать это. Я постоянно надеюсь и молюсь, что Святой Дух разберется с моими запутанными просьбами и желаниями. Но я действительно хочу несколько более приземлить и придать несколько большее содержание тому, что есть Святой Дух. Святой Дух — это божественная реальность, которая работает на человеческом уровне, и наш лучший подход к пониманию происходящего — не отрываться от уровня человеческого, а позволить углубить этот уровень. Мы найдем Бога не посредством бегства с человеческого измерения нашей веры, каким бы отвратительным оно ни было, но пониманием того, как Бог любит и формирует его.
Именно в изменении человеческих отношений, в установлении связей, вызванных присутствием распятого и воскресшего Иисуса, мы видим действие Святого Духа. И поэтому я решил говорить об этих изменениях, не используя выражение «Святой Дух», именно для того, чтобы предотвратить бегство в небесные пределы и не уходить от вопроса о том, как распятый и воскресший Господь влияет на нас. Только таким способом мы можем узнать, каким образом один и тот же набор предоставлен нам с одной и той же силой, ведущей к тем же видам перехода или внутренней перемене, какие происходили с апостолами. Это означает, что так же, как воскресший Господь ворвался в их жизнь в самой ее середине (именно в тех обстоятельствах, в которых они жили: в печали и предательстве, соперничестве и страхе) и развернул колоссальную деятельность по их преображению, работая с material prima, так Он поступает и с нами.
Так вот. Это звучит веско, но в каком-то смысле слишком веско для того, чтобыубедить.Перед тем, чтобы воспринять эту мысль, давайте сначала посмотрим на то, как мы, человеческие существа, вообще устанавливаем отношения, с тем чтобы мы смогли увидеть, где нам возможно начать переживание жизни воскресшего Господа в нашей собственной жизни. Прекрасно гово-рить о том, что у нас такая же вера, как у апостолов, но иногда, когда люди говорят так, это звучит как будто они говорят только о том, что мы должны верить гораздо больше, чем мы верим, как будто мы должны увеличить сверхъестественный элемент в нашей жизни с тем, чтобы стать действительно добрыми христианами. Я не думаю, что это так на самом деле. Мы не можем увеличить сверхъестественный элемент в нашей жизни. Весь смысл сверхъестественного в том, что мы не можем его увеличить, или купить, или продать, или получить угрозами или обманом. Его можно выпрашивать, даже настойчиво, но и то лишь потому, что в действительности его можно только дать. Подлинность сверхъестественного в том, что оно совершенно бескорыстно.
Итак, в следующей главе я начну рассматривать изменения в человеческом знании, вызванные явлениями апостолам распятого и воскресшего Господа; новое человеческое понимание того, что значит быть человеком, которое было дано нам благодаря воскресению. Я буду рассматривать то, что я называю «осознанностью жертвы».
1. Каким образом мы получаем доступ к любому знанию об Иисусе? Что потребовалось, чисто в человеческих терминах, для того, чтобы это знание достигло нас? Что такое «апостольское свидетельство»?
2. Что, как вы думаете, чувствовала группа апостолов между тем, как они оставили Иисуса, и Его явлениями им после воскресения?
3. Как вы понимаете слова «безвозмездность» и «благодать»? Что означает находиться в присутствии кого-то, кто сильно страдал, но теперь не имеет обиды? Как бы чувствовали себя вы, если бы вы участвовали в причинении им страдания?
4. Как вы понимаете выражение «распятый и воскресший Господь»? Как вы понимаете то, что вся жизнь и смерть Иисуса были возвращены нам благодаря Воскресению?
5. Чем отличались явления Иисуса группе апостолов между Воскресением и Вознесением от их переживания Святого Духа, сошедшего на них на Пятидесятницу? Как это помогает вам понять ваше собственное переживание Святого Духа?
СОДЕРЖАНИЕ
В предыдущей главе я попытался представить набор категорий, которые помогут нам понять, что происходило с учениками во время воскресения. Я выделил бескорыстность, элемент прощения, элемент миссии и то, как воскресший Господь был одновременно распятым и воскресшим Господом. Все это вполне очевидно. Следующий шаг не настолько очевиден, и мне будет достаточно сложно объяснить это.
Одним из изменений, произошедших в результате воскресения, стал сдвиг в возможностях человеческого познания. Другими словами, до воскресения нашего Господа в человеческой жизни существовала область, которая была принципиально неизвестной, может быть даже непознаваемой. И эта область непостижимого была обнаружена и стала доступной человеку благодаря воскресению.
Прежде всего, позвольте мне сказать, чего я не имею в виду. Я не о том, что никто не знал о жизни после смерти или о воскресении и что воскресение Иисуса открыло совершенно новое и неожиданное поле для деятельности. Общеизвестно, что ко времени Маккавеев в популярном и впоследствии фарисейском иудаизме присутствовала вера в воскресение из мертвых. Вы помните, как Павел пережил столкновение перед советом в 23-й главе Деяний, разобрав, что саддукеи обвиняли его в том, во что фарисеи и так верили: «судят меня за надежду и за воскресение мертвых», и это привлекло фарисеев на его сторону. Вы также помните, что Марфа верила в то, что Лазарь воскреснет в последний день (Ин 11:24).
Очевидно, что воскресение Иисуса в самом деле явило нам воскресение, как о том говорится в Префации ко Второй евхаристической молитве: «Он положил конец смерти и явил воскресение», но не в том смысле, что это дало нам новую информацию. Однако существующая вера в воскресение получила новое воплощение в лице Иисуса, и с тех пор воскресение понимается не просто как нечто, происходящее после смерти, а то, что происходит благодаря связи с воскресением Иисуса. «Я — воскресение и жизнь», — говорит Иисус (Ин 11:25).
Я считаю само собой разумеющимся то, что воскресение Иисуса соединило наше понимание жизни после смерти, но это не то, на что я хочу обратить здесь внимание. То, что я имею в виду, я буду называть «осознанностью жертвы». В результате воскресения Иисуса ученики прошли через коренное изменение их понимания, так что они смогли постигнуть нечто в жизни, чего никто никогда до этого не представлял. Это нечто, говоря простым языком, была взаимосвязь между Богом и жертвами.
В Евангелиях нет неопределенности по этому поводу. До воскресения ученики не понимали того, что происходило с Иисусом. После воскресения они неожиданно смогли понять что-то совершенно новое об Иисусе, о Боге и о людях. Принципиальным свидетельством этому является то, как во всех Евангелиях одновременно показано недопонимание учеников, иногда даже неправильное понимание, и в то же время глубокое понимание Иисусом того, что свералось, куда он собирался, что с ним должно было произойти и почему.
Итак, эти два понимания, представленные в одних и тех же текстах, присутствуют там не потому, что ученики не поняли, но сохранили слова Иисуса затем, чтобы последующие поколения могли понять происходящее. Нет, эти два понимания присутствуют потому, что после воскресения ученики смогли понять и восполнить разрыв, разницу между их тогдашним и теперешним пониманием. Они смогли рассказать историю по-новому, с единой точки зрения — с точки зрения воскресшей жертвы.
Исследователи Библии сходятся во мнении, что самые ранние части Евангелий представляют собой повествование о страстях, возможно, повествование о страстях от Марка. Что возникло раньше, не имеет значения с точки зрения настоящего. Важно то, что у учеников появилась возможность рассказать историю казни Иисуса не с точки зрения запутавшихся, испуганных и нерешительных людей, наполовину предателей (которыми они все были), а с точки зрения жертвы. Они неожиданно поняли, что все это имело смысл. «Неожиданно» не значит «в мгновение ока», а значит «начиная с определенного момента времени», а именно с воскресения.
Они смогли вспомнить все события, свидетелями и участниками которых они стали, и увидеть, что происходило в действительности в течение всего времени, события, к сути которых они были слепы в момент их свершения. Они свидетельствуют об этом, опираясь прежде всего на цитаты из Ветхого Завета, чтобы показать, каким образом то, что представлялось кровавым бредом, на самом деле оказалось необходимым для выполнения пророчества. Так, в Евангелии от Марка показано, что они смогли увидеть в страсти исполнение псалма об оставленности, номер двадцать два, начиная со слов «Боже Мой, Боже Мой! Зачем оставил Ты Me- ня?» (15:34), а также части Книги Премудрости Соломона (Прем 2:12-24), начиная с «Устроим ковы праведнику», а также «ибо если этот праведник есть сын Божий, то Бог защитит его», и многие другие места из Ветхого Завета.
Евангелие от Иоанна дает еще более наглядное свидетельство этому с помощью предсказаний из Священного писания, которые наконец исполнились. Так, когда воины делили одежды Иисуса, «Да исполнится Писание: Разделили одежды Мои между собою и об одеянии Моем бросили жребий» (Ин 19:24, с цитатой из Пс 22:18), и снова (Ин 19:36): «Ибо произошло это, да ис-полнится Писание: Кость Его да не сокрушится», также и в другом месте Писание говорит: «Будут смотреть на Того, Кого пронзили» (Ин 19:37).
Сейчас нам важно понять, что, когда ученики начали видеть в событиях, окружавших казнь Иисуса, исполнение сказанного в Писании пророчества, это не было так, словно бы они сказали: «Боже! Сбывается сказанное в Писании, и вот тексты в доказательство этому». Нет. Скорее они поняли что-то совершенно новое обо всем том, как Бог являет себя человечеству, и находили золотую нить намеков на это фундаментальное новое открытие в пророчествах Ветхого Завета. Нам говорят о том же, когда воскресший Иисус разговаривает с учениками по дороге в Эммаус: «И Он сказал им: о несмыс- ленные и медлительные сердцем, чтобы верить во все, что сказали пророки! Не это ли надлежало претерпеть Христу и войти в славу Свою? И начав от Моисея и от всех Пророков, истолковал им во всех Писаниях то, что относится к Нему» (Лк 24:25-27).
Именно это помогло им обратиться, вернуться к началу в своей памяти и рассказать историю Иисуса как историю жертвующей себя и открывающей себя жертвы, которая единственная знала, что происходило на самом деле. В первую очередь они таким способом смогли рассказать историю его страстей. Это доказывает одна из первых проповедей Петра в Деяниях. В первых ре-чах Петра содержится множество ссылок на Ветхий Завет, которые показывают понимание распятия на кресте как непринятие Израилем Святого Сына Бога в силу невежества; воскресение дает Израилю возможность прощения и выхода из невежества по поводу Бога и греха. Снова и снова мы встречаем в Ветхом Завете фразу: «Камень, который отвергли строители, соделал- ся главою угла». Это цитата из Псалма (117:22), которая была бы известна всем участвующим сторонам. Ее значение неожиданно ожило, она воспринимается как раскрытие того, как вся система понимания Израиля как избранного народа Бога перестраивается, начиная с изгнанной жертвы.
Итак, превращение этого человека в жертву якобы из-за невежества и желания угодить Богу (Иисус был осужден как богохульник) было на самом деле условием, благодаря которому Бог смог явить то, что он есть на самом деле: искупительная жертва. Эта сильная ирония присутствует во всех Евангелиях и, в частности, в Евангелии от Луки и Деяниях апостолов: убив Мессию, Израиль, не осознавая этого, предложил Богу самую великую жертву из всех жертв, жертву, которая могла бы стать основой их спасения.
Интересно увидеть, как это понимание, восприятие, или, как я это называю, осознанность жертвы, проявляется в обратном порядке в воспоминаниях тех, кто был с Иисусом и кто сохранил Его слова как в памяти, так и на бумаге. Ведь во всех Евангелиях показана жизнь
Иисуса, шедшего к своим страстям, а не то, что Иисус жил своей жизнью, а затем по ошибке попал в запутанную ситуацию и Его убили. С точки зрения воскресения, наличия искупительной жертвы ученики могли увидеть, что все течение жизни Иисуса вело его к страстям.
Теперь обратите, пожалуйста, внимание на то, чего я не хочу здесь утверждать. Я не хочу утверждать, что в результате воскресения ученики сочинили целый комплекс историй об Иисусе в качестве собственного способа объяснения воскресения. Тексты явно не рассказывают о новом самосознании учеников, даже если они действительно отражают то, что тогда ученики и в самом деле осознали все по-новому. Все Евангелия свидетельствуют о том, что сам Иисус понимал все это с самого начала. Именно это ученики не смогли понять до смерти Иисуса, но смогли понять после его воскресения. Все они свидетельствуют о факте, что в отличие от них самих Иисус с самого начала обладал тем, что я называю «осознанностью жертвы».
Существуют явные подтверждения этого обстоятельства, как например, то, что Иисус предсказал ученикам приближение своей собственной смерти — отрывки, например, из Евангелия от Марка: «Ибо Он давал наставления Своим ученикам и говорил им, что Сын Человеческий будет предан в руки человеческие, и убьют Его, и, убитый, Он через три дня воскреснет. Но они не понимали этого слова и боялись Его спросить» (Мк 9:31-32). Эти отрывки недвусмысленно указывают на то, что Иисус знал, к чему он идет и что должно произойти. Они свидетельствуют о том факте, что осознанность жертвы была не просто пониманием после воскресения, но что Иисус все время знал это. Пищей для этого понимания, возможно, также стали тексты
Ветхого Завета. Возможно, его понимание воскресения и сама надежда на него были основаны на тексте Книги пророка Осии, которая стала так важна для учеников после воскресения: «Пойдем и возвратимся к Господу! ибо Он уязвил — и Он исцелит нас; поразил — и перевяжет наши раны; оживит нас через два дня, в третий день восставит нас, и мы будем жить пред лицом Его» (Ос 6:1-2).
Тексты свидетельствуют о том, что Иисус обладал глубоким, подлинным и новым пониманием священных писаний иудаизма перед своей казнью. Эти писания сопровождали его движение по пути, который, как он знал, приведет к тому, что он будет убит. Тексты также свидетельствуют о том, что он сообщал об этом своим ученикам, но не встречал ответного понимании. Это крайне важно, так как это означает следующее: то, что я называю «осознанностью жертвы», не есть лишь осмысление, которое возникло после воскресения. Она была, правда у одного Иисуса, еще до воскресения, но это его осознание совершенно не было понято его уче-никами. Петр даже пытался препятствовать ходу событий в одном из эпизодов (см. знаменитый отрывок: «отойди от Меня, сатана!»).
То, что случилось при воскресении, было именно тем разумом Священного Писания и основой для отношений между Богом и жертвой — этим обладал Иисус, и это дошло впоследствии и до учеников, так что они поняли то, чего ранее не могли понять. Я прошу вас подумать о том, насколько это уникально: если бы вы участвовали в историческом событии, скажем, в самосуде над Чауше- ску, то впоследствии вы смогли бы рассказать историю под заглавием «Чаушеску: моя роль в его падении». Мы рассказываем о том, что сделали или чего не сделали, были ли наши действия правыми или неправыми, как бы мы действовали, если бы произошло то-то и то-то; что мы сказали Чаушеску на пути к месту расстрела; что сказала госпожа Чаушеску о нашем товарище, когда подняла свою сумочку. История рассказывала бы о нашем участии в страстях Николае и Елены, а не о внутреннем понимании происходящего с точки зрения жертв этого самосуда. Мы можем сколько угодно строить догадки по поводу того, что они чувствовали, как пытались связать бурные последние часы своей жизни с предыдущими шестьюдесятью или семьюдесятью годами. Однако весь образ их жизни (если предположить, что они вели праведную жизнь) совсем не был бы раскрыт для нас.
И совсем по-другому рассказана история учениками Христа: это такой же самосуд, но с точки зрения собственного понимания жертвой того, что происходило до, перед и во время судилища. Другими словами, в центре истории находятся не они, ученики, а жертва, и именно осмысление жертвой позволяет понять эту историю такой, как она есть.
Вот что я имею в виду под выражением «осознанность жертвы». Однако остановиться на этом означало бы рассказать только половину истории или даже меньше. Это подразумевало бы историю об уникальном индивиде, который знал о том, что его собираются убить, о том, как все это совершилось и о том, как впоследствии его ученики все осознали благодаря его воскресению. Это сделало бы Иисуса «особым человеком», волшебником, владевшим тайным знанием о смысле жертвы, знанием, которым позднее смогла овладеть избранная группа посвященных.
Суть осознанности жертвы, понятая учениками в результате воскресения, гораздо значительнее, чем то, что они получили информацию об Иисусе и его самосознании. Им открылся во всей полноте ранее скрытый смысл того, чему он учил их, пока они были с ним. Иисус учил вещам достаточно простым и общедоступным. И все же, казалось, на их понимание была опущена завеса, и они не могли понять самую суть происходящего. То есть в течение всего времени в учении о сознательной жертве не было ничего тайного или оккультного: Иисус ста-рался сделать его ясным как день. Драма заключалась в том, что Иисус показывал нечто, что для человеческого разума всегда было закутано в туман самообмана. Нечто, если хотите, даже более глубокое, чем наше внешнее сознание.
Мне кажется, я смогу объяснить это, только ссылаясь на личный опыт. Я надеюсь, что у всех нас есть тот или иной опыт приобретения особых знаний. Мы вглядываемся в окружающую реальность, в какие-то взаимоотношения дома, на работе и осознаем, что при осмыслении определенного факта или обстоятельства, которого мы не понимали раньше, весь наш способ «вглядывания» неуловимо, но основательно изменяется. Это может происходить по многим причинам, как например, новая дружба, завершение периода треволнений, когда мы даже не понимали, как искажалось наше видение окружающего. Подчеркнем, что перемены могут не находиться в светлом поле нашего сознания, но скрываться где-то на заднем плане, но все-таки именно они обеспечивают новое осознание всего в мире. Как будто мы смотрим все то же кино, но киномеханик незаметно вставляет фильтр в проектор, и, когда снова начинается фильм, мы видим его в сепии, в розовом или в другом цвете.
Я веду к тому, что блок, стоявший перед пониманием учениками сути осознанности жертвы, находился именно на этом уровне. Дело не в их глупости или непонимании определенных базовых доктрин. Проблема, стоявшая перед ними и стоящая перед нами, в том, что осознанность Иисуса находится на том уровне, благодаря которому мы можем осознавать, что мы осмысляем. Предпосылки понимания и у учеников Иисуса, и у нас основаны как раз на том, что он считал необходимым изменить. Фильтр, если можно так выразиться, который раскрашивает наше восприятие, не только не такой же, какой предопределяет осознанную жертвенность Иисуса, но на самом деле полная тому противоположность: мы, если хотите, запрограммированы на соперничество, на различные техники выживания за счет других
Следует сказать, что все это не могло быть известно до того, как произошло воскресение, когда новое сознание вторглось в жизнь учеников. Однако тогда они и в самом деле поняли, что Иисус пытался сделать его доступным для них не только тем, что пошел на смерть, но и всем тем, чему он учил их. Я бы хотел рассмотреть то, как Иисус пытался сделать эту осознанность жертвы доступным ученикам и как они смогли увидеть всю полноту того, чему он учил, и как умер. Я бы хотел сделать это с помощью трех областей учения Иисуса: о моральных вопросах, об ученичестве и об основании нового Израиля, или прихода Царства Божьего.
В Евангелии от Матфея наставление Иисуса раскрыто наиболее полно. Теперь давайте вспомним, с какой точки зрения дано нам это учение: ученики, их понимание, возродившееся благодаря явлениям к ним распятого и воскресшего Господа, свидетельствуют об учении Иисуса. Другими словами, они сообщают об услышанном ими, но с точки зрения, которой они достигли только теперь, когда они понимают ее внутреннюю логику.
Каждый из текстов Нового Завета написан в этой форме: или одним из апостольских свидетелей воскресения, или кем-то, тесно связанным с одним из этих свидетелей, который узнал, о чем они писали от одного или нескольких свидетелей. Новый Завет — запись апостольского свидетельства воскресения.
Среди всего, о чем свидетельствуют апостолы в этих текстах, они также писали о мощном воздействии, которое с самого начала, то есть еще до его смерти, оказывало учение Иисуса: «Изумлялся народ учению Его. Ибо учил Он их как власть имеющий, а не как книжники их» (Мф 7:28-9).
Итак, учение в Нагорной проповеди указывает на то, что я назвал «осознанностью жертвы». Проповедь начинается с заповедей блаженства, когда все, избранные в качестве примера близости к Богу, являются незначительными, зависимыми людьми. Людьми, отношение которых к другим людям можно назвать ненадежным: нищие духом — нищие по отношению к тем, кто может использовать власть и богатство против них; плачущие — это люди, уязвимые по причине какой-либо потери или какой-либо непреодолимой ситуации; кроткие — суть кроткие в социуме, презирающем кротость; милосердные отказываются участвовать в мести по отношению к другим, то есть они не настаивают на своих правах против других; чистые сердцем с трудом получили свою чистоту сердца в мире, который не поощряет чистоту; миротворцев, как это печально известно, в конечном итоге обвиняют обе стороны за неучастие в насилии — каждая сторона воспринимает их как предателей; а также те, кто подвергся гонениям за праведность... Осознанность жертвы показана здесь лучше, чем где-либо, и это еще раз подчеркивается в последней заповеди блаженства: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить против вас».
Ключевой чертой благословенности является то, что человек проживает сознательно выбранную и возделанную жизнь, вне власти и насилия мира, и благодаря этому люди, живущие так, крайне уязвимы. Это основа нравоучения, данного Иисусом в Нагорной проповеди. И если теперь мы обратимся к концу последней речи Иисуса перед его страстями — зеркальному отражению этой первой его речи, мы обнаружим в ней работу того же самого сознания. В знаменитом отрывке о Страшном суде приговор определяется не на основании принадлежности к той или иной группе или тому или иному вероучению. Приговор выносится на основании человеческого отношения к жертвам: тем, кто голодает, страдает от жажды, беззащитным, больным или заключенным в тюрьму. Есть те, кто поняли, знают или не знают они что-либо об Иисусе, есть те, кто увидел собственный выход из самообмана мира, который слеп к его жертвам, и протянул им руку помощи. Опять же в чем проявляется суть жертвенного разума: именно рас-пятая и воскресшая жертва есть судья мира, и суд над миром происходит в свете его отношения к распятой и воскресшей жертве.
Исключительность этого разума, в частности в Евангелии от Матфея, — в его всеобщности. Осознанность жертвы не воспринимается как нечто, связанное только с личностью Иисуса, хотя только в нем это полностью раскрывается; она воспринимается как нечто, что присутствовало всегда. Иисус раскрывает то, что всегда было истинно в человеческом обществе, от крови Авеля праведного до крови Захарии, сына Варахиина (Мф 23:35).
То есть с самого начала жизни людей и до последнего на тот момент из библейских пророков. Человеческое общество — жестокое место, которое плодит жертвы, но откровение Бога посреди этой жестокости нисходит на жертвы.
Позвольте еще раз подчеркнуть, что осознанность жертвы стала доступна ученикам после — ив результате — явлений распятого и воскресшего Господа. Причем не стоит ограничиваться многочисленными отрывками из Библии, особенно из Евангелия от Матфея, когда Иисус действительно говорит о преследовании как собственном, так и о том, через которое придется пройти ученикам. Это можно найти во всем учении!
Давайте вернемся к Нагорной проповеди. После заповедей о блаженных Иисус говорит о том, как изменяет людей насилие: гнев равен убийству, похоть равна прелюбодеянию, ссора с братом полностью обессмысливает жертву Богу. Закон, который Иисус решил не отменять, недостаточно последователен. Иисус учил людей тому уровню, которого Закон не может достичь: как освободиться от порочного круга насилия. Не карать тех, кто применяет к тебе насилие, потому что, сделав то же самое, вы остаетесь на том же уровне, что и выступивший против вас. Вместо этого подставьте другую щеку, пройдите еще одну милю. Речь идет о том, что, лишь поднявшись на другой уровень, мы сможем стать свободными. Перейдите от отношений взаимного насилия к отношениям свободы. Фальшивая набожность и ханжество подвергаются критике: из-за них люди привязываются к тому, что о них думают другие, и потому не могут действовать свободно. Ими управляет мнение других или то мнение, которое они надеются сформировать у других. Отсюда следует колоссальная важность прощения, или ослабления пут, которые привязывают человека к другому человеку посредством насилия. По-тому что только так человек сможет стать столь же свободным и совершенным, как Отец Небесный.
И все же это именно та свобода, которая должна стать знаком последователя Христа и которая готовит последователя к жертвенному пониманию мира. Данный аспект осознанности жертвы жизненно важен, так как это именно та свобода, которая обнажает воздействие человеческого общества, и это общество действует против нее, уничтожая и преследуя ее. В то же время свобода приходит до превращения в жертву. Позвольте мне прояснить этот момент. Если взять сло-восочетание «осознанность жертвы», вы можете подумать, что я говорю о некоем комплексе жертвы, или паранойе. Я мог бы сказать, что христианская вера была всего лишь огромной разновидностью этого комплекса, который можно найти во всех обществах и почти в каждом человеке, по крайней мере при определенных обстоятельствах. Но именно это и не подразумевается под «осознанностью жертвы». Осознанность жертвы происходит от свободы отдать себя другим, рождается из неучастия в насилии над другими, даже если человек сознает, что результатом такого свободного самопожертвования станет линчевание.
Свободное самопожертвование — это недобровольный поиск линчевания, но совершенно полное осознание вероятности того, что случится именно так. Однако даже естественный страх по этому поводу может пошатнуть свободу, основанную на постоянном прощении насилия и уменьшении насилия, свободу, возникающую от общения с человеком, осознанно отдающим себя в жертву. Имеется свидетельство тому, что Иисус учил вплоть до самой казни именно такого рода осознанной свободе-в-отношении-того-что-тебя-могут-линчевать, и именно в этом заключается скрытый смысл его нравственного учения. Он учил людей тому, как освободиться от взаимного насилия в обществе, где индивидуальность каждого состоит из последовательной передачи и приема разных видов насилия. Он учил, как вместо этого встать на сторону жертв и тех, кто легко может стать жертвой, даже если неизбежным следствием такого восстания против насильственного детерминизма мира станет их собственное превращение в жертву.
Позвольте мне резюмировать сказанное: осознанность жертвы стало открытием того, какие мы есть по своей сути и как мы стремимся построить наши и личные и общественные качества на серии исключений. Это открытие стало возможным благодаря тому, что Иисус обладал осознанностью жертвы с самого начала. После воскресения ученики начали понимать вну-треннюю связь между его учением и образом его жизни, приведшем к смерти. Другими словами, сознание, какое было у Иисуса, перешло к ним. Они стали способны понять историю жизни Иисуса с точки зрения самого Иисуса. Я думаю, осознанность жертвы в учениках была не мгновенным озарением, но процессом понимания, о котором свидетельствуют евангельские тексты. Вас может встревожить излишняя, как вам кажется, концентрация на теме жертвы, как будто я пытаюсь доказать, что быть жертвой само по себе хорошо. Вряд ли можно придумать что-то более далекое от моей точки зрения. Не забывайте, пожалуйста, что я не пытаюсь дать про-стой абстрактный отчет о некоторых аспектах нашей веры, но скорее стремлюсь исследовать путь, по которому прошли ученики к пониманию Иисуса в результате воскресения. Этот подход призван создать для нас несколько зацепок, чтобы подойти к ответу на вопрос, как мы постигаем Иисуса.
Итак, позвольте мне продолжить объяснение своего понимания жертвенного разума, который перешел к ученикам. Евангелия свидетельствуют о том, что Иисус знал, что власти, в разное время именуемые первосвященниками, старейшинами, книжниками или фарисеями, не раз замышляли избавиться от него. Показано, что он обличил их попытки в ряде своих проповедей, как например, в притче о злых виноградарях. Но Иисус не только обличал их поведение по отношению к нему, но и создал критерии для понимания Царства Божьего: в управлении их виноградником на основе исключения других людей, пророков и Сына, они упустили самую суть виноградника, который перейдет к людям, которые отстроят его в соответствии с жертвой, а не исключая ее. Ибо именно так Бог представляет себя среди людей. Именно это имел в виду Иисус, когда цитировал фарисеям строки из псалма 117: «Камень, который отвергли строители, соделался главою угла: это — от Господа, и есть дивно в очах наших».
Опять же, чтобы убедиться, что обличения Иисуса были не просто мотивами, скрытыми за конфликтом между ним и фарисеями, посмотрите на отрывок из главы 23 Евангелия от Матфея: «Горе вам, книжники и фарисеи» (Мф 23:13). Это отрывок о непонимании сути. Он начинается с атаки на то, что можно принять за изолированные примеры извращенных религиозных ритуалов определенной касты, и вырастает до соединения религии такого рода со слепотой людей относительно участия в строительстве общества на основе убийства. Я уже процитировал стих о крови невинного Авеля, показывающий, что эта критика была всеобщей. Боль от открытого обличения свидетельствует, что наследники Моисея должны были знать и понимать ужас того, что человеческие общества строят свой общественный порядок на жертвах; если бы они были верны Моисею, они бы осознали это и стали бы строителями общества, в котором такого не происходит. Их общество, основанное народом-жертвой, изгнанным из Египта, определенно не должно было быть таким, как у других народов. Болезненное обличение Иисуса имело место именно потому, что Израиль поступал также, как и другие народы, и, следовательно, его строгое соблюдение Закона, далекое от того, что призван делать Закон — создать общество, в котором не было бы жертв или беззащитных людей, где вдовы, и сироты, и изгнанники, и путешественники были бы в почете, было просто попыткой приукрасить недостатки, скрыть такое же насилие над жертвами, какое происходит повсюду.
Воспринять это обличение как простое нападение на фарисеев было бы непониманием его сути: это разоблачение того, что фарисеи предают свою священную задачу строительства Царства Божьего, и фарисейство стало таким же, как и все прочие религии — скрытым за завесами самообмана участием в насилии. Это обличение, сделанное из боли и заканчивающееся мольбой: «Иерусалим! Иерусалим! избивающий пророков своих и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется ваш дом пуст».
Итак, осознанность жертвы — это не просто критерий нравственной жизни христианина, ведущей к свободе и, следовательно, связанной с риском стать жертвой, но еще и критерий, по которому Иисус судит и критикует религиозные практики человечества, то есть человеческую интерпретацию общественного порядка. Однако речь идет не только об этом, и здесь я ступаю на очень шаткую почву. Это звучит так, как будто осознанность жертвы может быть просто чем-то отрицательным, стратегией преодоления испорченного мира. На самом деле это нечто большее.
Я указал на то, что наставление Иисуса касалось свободы, то есть требования приложить усилия для выхода из рамок реакционных, возвратно-поступательных отношений, с тем чтобы мы могли действовать свободно. Именно это позволяет встать на одну сторону с человеческими жертвами, что делает практика такого подхода подходящим кандидатом в жертвы. Осознанность жертвы — следствие чего-то, что предшествует учению о свободе. Очень интересно наблюдать, как в Евангелиях ученики смогли уловить это в жизни Иисуса с новой точки зрения, с точки зрения людей, прикоснувшихся к воскресению. Они смогли понять, что не убийство Иисуса сделало его особенным или даже не его убийство и его воскресение, а то, что я называю свободным самопожертвованием Иисуса, которое привело к его распятию.
Таким образом, свободная человеческая жизнь, которой Иисус учил своих учеников и которая приводила к гонениям, была прожита в первую очередь им самим, и именно это свободное самопожертвование сделало его особенным. Я бы даже сказал, это было знаком того, что среди них был человек, который и был Богом. По мере углубления осознания жертвенности учениками они восприняли это самопожертвование как предшествующее страстям. Итак, Лука и Матфей переносят нас во времена, предшествующие общественному служению Иисуса, к его младенчеству, и показывают сущность Иисуса уже в этом возрасте. Для Луки характерно подчеркивание явленной в Иисусе благодати — ангелы и дитя в Храме, но он не дает забыть об угрозе меча в пророчестве Симеона Марии. Матфей же изображает то, как в младенчестве Иисусу несколько раз с трудом удалось избежать гибели от самосуда: Мария не была побита камнями благодаря ангелу, велевшему Иосифу взять Ее в жены, несмотря на Ее беременность; Ирод не смог убить Иисуса, сбежавшего в Египет, однако было ясно указано, что Иисус исполнит пророчество об Эммануэле. Обратите внимание на то, что осознанность жертвы уходит в прошлое семьи Иисуса.
Иоанн неоднократно раскрывает это, и даже более ясно, чем другие евангелисты, возможно потому, что у него было больше времени на размышления об этом. Он выводит идею жертвы за пределы конкретной истории и возводит ее к Богу. Так, в знаменитом стихе «Ибо так возлюбил Бог мир, что дал Сына Единородного» (Ин 3:16), стихе, который содержит отголоски того, как Авраам почти пожертвовал Исааком, жертва Авраама вывернута наизнанку. Бог отдает своего Сына из любви к миру, который принес Его в жертву. В жертвенном сознании самопожертвование предшествует жертве, а жертва лишь сопутствует ему, она случайна по отношению к самопожертвованию. Итак, Иисус отдал себя не для того, чтобы стать жертвой, но отдал себя в полном осознании того, что станет жертвой, совсем не желая этого. У Иисуса не было желания умереть. Именно поэтому Иоанн подчеркивает свободу Иисуса относительного его «часа», он несколько раз умышленно избегал линчевания, так как час его не настал. Он также полностью управляет своими страстями и даже говорит заранее: «Потому любит Меня Отец, что Я полагаю душу Мою, чтобы снова принять ее. Никто не брал ее от Меня, но Я полагаю ее Сам» (Ин 10:18).
Конечно, наиболее эффектно эта осознанность жертвы присутствует в прологе к Евангелию от Иоанна, когда Слово, которым были созданы все вещи, и Его пришествие в мир предшествуют превращению в жертву, которое передается одной-единственной фразой: «Ксвоим пришел, и свои Его не приняли» (1:11). В Евангелии от Иоанна больше, чем в любом другом, подчеркивается, что самопожертвование Бога есть ключ к жертвенности. Воскресение воскресшего Бога передало всю подноготную отдающей себя жертвы, показывая, что все зависит от самопожертвования и явления Бога. Только благодаря этому движению стало возможным открытие того, что Бог есть Любовь. Потому что именно благодаря этому стало возможно то, что самопожертвование Иисуса стало пониматься как часть самопожертвования Бога, которое намного предшествовало ему.
Если у вас есть сомнения в этой интерпретации, взгляните на Первое Послание Иоанна, 4:7-11. В нем черным по белому сказано: Бог есть любовь, которая открылась нам в том, что Он послал Сына Своего в Мир во умилостивление за грехи наши. Именно переворот, вызванный жертвенным разумом, который был передан ученикам после воскресения распятого Господа, и позволил им сделать открытие, что Бог есть Любовь. Фраза: «Бог есть любовь» имеет смысл только в соот-ветствии с осознанностью жертвы. И это не абстрактное определение, а часть откровения воскресшего и распятого Господа.
Давайте теперь отвлечемся от этих головокружительных вопросов и вернемся к осознанности жертвы в учении Иисуса об ученичестве. Конечно, оно было частью того же комплекса, что и нравоучение, но с несколько иной точки зрения.
После воскресения и в силу самоубийства Иуды апостолы встретились в 1-й главе Деяний для выбора преемника Иуды, чтобы сохранить число двенадцати апостолов, которое, как мы увидим, означало новый Израиль, основанный Иисусом. Критерием для выбора было то, что кандидат должен был быть одним из тех, «вместе с нами ходивших все то время, когда жил среди нас Господь Иисус, начиная от крещения Иоаннова до того дня, когда Он был вознесен от нас, — стал вместе с нами свидетелем воскресения Его» (Деян 1:21-22). Петр уже понял, в свете распятого и воскресшего Господа, что для выполнения официальной роли свидетеля необходимо было быть очевидцем жизни, приведшей к смерти, так же, как и очевидцем воскресения. Это означает, что в тот момент апостолы поняли, что все их ученичество было подготовкой к тому, чтобы стать спо-собными свидетельствовать о воскресении. То, что они делали на протяжении всего времени, неожиданно стало понятным для них, чего не было раньше.
В Евангелиях они рассказывают по поводу своего ученичества о том, как их призвал, вел и учил человек Иисус, готовивший их к тому, чтобы быть живыми свидетелями сознательной жертвы, когда Иисуса уже не будет с ними. Это история, ключевым понятием которой является skandalon, или камень преткновения. Быть последователем Иисуса означало учиться тому, чтобы он не стал для них скандалом, чтобы он не стал для них камнем преткновения. Это соответствовало контексту давней иудейской традиции, согласно которой было важно не вводить в соблазн других людей, понятие, которое может показаться нам оригинальным, но которое до сих пор живо, например, в упорном настоянии мусульман на ношении женщинами чадры для того, чтобы не вводить мужчин в соблазн.
Иисус учил своих учеников тому, как подражать ему во всем, что он делал: в проповедовании, изгнании бесов, молитве, излечении больных и так далее. Он постоянно настаивал на том, чтобы в их отношениях не было элемента соперничества: «Ученик не выше учителя» (Лк 6:40), и все же он утверждал, что верующие в него сделают больше, чем он, потому что он идет к Отцу (Ин 14:12). В Евангелии от Иоанна он объясняет главную причину, стоящую за этим подражанием вне какого- либо соперничества: совершенно мирное подражание его Отцу, он делает все, что, как он видит, делает его Отец. Он является как человек, подражающий Богу во всем, и в этом — его послушание.
Так и ученики должны учиться следовать за ним, что означает учиться преодолевать камни преткновения. Но чтобы провести надлежащее изучение понятия «камень преткновения» в Новом Завете, нам придется выйти далеко за рамки этой книги, потому что это понятие встречается намного чаще, чем предполагают слова skandalon и skandalizesthai. Я же хочу предложить основу, которую можно найти в явлениях ученикам распятого и воскресшего Господа. Благодаря этой основе они пришли к пониманию понятия skandalon не только как препятствия в их ученичестве в прямом смысле физического следования за этим Человеком — Иисусом, но и как препятствие, которое проникает в человеческие отношения и которое необходимо преодолеть, если мы хотим стать теми людьми, которыми нас создали.
Отличную мысль по поводу «скандала», которая стала широко известной, можно найти в Первом Послании к Коринфянам. Она гласит: «мы же проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн (греч. skandalon), а для язычников безумие» (1 Кор 1:23). Это означает, что одним из следствий воскресения для учеников стало то, что оно удалило skandalon, не убирая его. В сущности, это — другой способ выразить то, что я пытался сказать ранее: Иисус являлся как распятый Господь, который воскрес. Камнем преткновения было то, как следовать за кем-то умершим. Как следовать за кем-то, кто закончил неудачей. Это возвращает нас обратно к собы-тиям Великой субботы. Их ввели в соблазн, поставили в безвыходное положение. Они верили этому человеку и следовали за ним, позволили его учению проникнуть во все сферы их жизни, и они доверяли его способности обеспечить убедительную победу над его врагами и основать Царство Божье в Израиле. Они были потрясены его неудачей в этом деле.
Воскресение явило воскресшего Господа, потерпевшего неудачу, как живого. То есть это смыло позор, не убирая смерти. Фактически оно сделало мертвого живым в знак того, что не было никакого скандала. Оно удалило последний камень преткновения на пути следования за Иисусом или любым другим человеком, то есть разлуку, вызванную смертью этого человека. Это позволило им снова взглянуть на то, как Иисус учил их. Вспомните, что Иисус постоянно препятствовал тому, чтобы его учение вводило учеников в соблазн, он отзывал их в сторону и объяснял учение наедине. В Евангелиях множество свидетельств о том, как учение Иисуса становилось преткновением для других людей. Возьмите, например, богатого юношу, который ушел глубоко опечаленным, узнав, что для достижения совершенства необходимо оставить все его богатства и следовать за Иисусом — избавиться от чего-то, что могло бы стать для него прет-кновением. Он предпочел прилипнуть к своему камню преткновения и не следовать за Иисусом. Вспомните всех тех, кто ушел прочь, когда Иисус учил, что он есть истинный хлеб и что он отдаст свою плоть за жизнь мира. Их камень преткновения заставил их совершить ошибку. Иисус провел своих учеников через эти соблазны, даже если это удалось сделать, едва избежав смерти. Вспомните, что после этой речи ученики были единственными, кто не ушел, и он спросил их, не собираются ли они тоже уйти. Петр ответил: «Господи, к кому мы пойдем? Ты имеешь слова жизни вечной» (Ин 6:68).
Однако Иисус не смог защитить своих учеников от того, что, как было ему известно, станет главным скандалом, — от грядущей казни. Конечно, он предупреждал их об этом при каждом удобном случае, а ответом стали реакции Петра, которые указывали на то, что он, Петр, был введен в соблазн: с одной стороны, «Бог милостив к Тебе, Господи! Не будет этого с Тобой» (Мф 16:22), а с другой — «хотя бы и все соблазнились, но не я» (Мк 14:29). В начале Петр отрицал, что он будет введен в соблазн, став, таким образом, камнем преткновения для Иисуса, а затем, когда он понял, что приближается время суда, он обещал не возмущаться по этому поводу. Оно стало обещанием того, что его приверженность Иисусу не будет прервана из-за суда, обещанием, которого он не смог выполнить. Иисус знал, что никто не сможет последовать за ним через скандал смерти, которая неизбежно будет казаться неудачей, ибо написано: «Поражу пастыря, и будут рассеяны овцы» (Мк 14:27).
Следовательно, то, что он дал ученикам после воскресения, было способностью следовать за ним без осознания смерти в качестве камня преткновения. Не осталось ничего, что могло стать препятствием для учеников — смерть была поглощена победой. А теперь обратите внимание на то, к пониманию чего это привело их: это привело их к пониманию, что все камни преткновения, все отношения, в которых люди представляют друг для друга камни преткновения, где соперничество искажает подражание и учение, связаны со смертью. Явление им распятого и воскресшего Господа стало тем, что позволило им учиться мирному подражанию, глубочайшие узы их отношений, которые были отлиты в модели преткновения, были ослаблены так, что они могли больше не жить в ожидании смерти, но вместо этого воспринимать смерть как с необходимый жизненный этап.
Опять же именно осознанность жертвы, данная после воскресения, позволила ученикам увидеть весь процесс ученичества в новом свете. Именно это позволило им увидеть суть самого загадочного выражения в Евангелии от Иоанна: «Лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель не придет к вам; а если пойду, то пошлю Его к вам». Здесь указывается на то, что учение Иисуса, как человека, который остается с учениками, могло довести их только до этой ступени. Он мог научить их многим аспектам следования за ним, они могли стать верными его подражателями, делая то же, что делал он, так же, как он совершал дела Отца своего, будучи един с ним. Иисус мог удержать учеников чем-то вроде введения их в транс. Но только до этой ступени. Существовало два момента, препятствующих совершенному подражанию, если бы удержание было бы полным. Первый заключался в том, что Иисус был человеком, как и его ученики, и, следовательно, был другим для них так же, как и любой другой человек по отношению к другому, и, соответственно, они не могли быть движимыми им полностью, как они могут быть движимыми его Отцом. Отец есть нечто совершенно иное, чем любой из нас, он находится совершенно на другом уровне по сравнению с нами. Следовательно, он может приводить в движение нашу свободу, нашу волю и наш интеллект, не замещая их так, как люди, когда мы учим, командуем, угрожаем или привлекаем друг друга. Иисус не мог, по крайней мере до своей смерти, полностью овладеть своими учениками, так как он тоже был человеком.
Второй причиной того, что подражание учеников Иисусу не могло быть полным, пока он был все еще жив, заключалась в том, что в любых человеческих отношениях знание, что за жизнью неизбежно придет смерть и разделит их, является окончательным фактором, которым нельзя просто пренебречь. В любых человеческих отношениях, в которых есть преданность, существует элемент временности в силу безусловности смерти. Все мы по праву справедливо не доверяем лидерам или любому другому человеку, обладающему способностью командовать своими последователями до самой смерти. Так получается потому, что, как правило, дело доходит именно до смерти последователей, а не лидера! Таким образом, существует определенный камень преткновения перед совершенным подражанием, обусловленный простым фактом бытия и смерти человека. Воскресение удалило этот камень. Явление распятого и воскресшего Господа сделало возможным совершенное человеческое подражание Иисусу потому, что не стало камня преткновения в смерти. Другими словами, после периода физических явлений Иисуса он уже не был «другим» для учеником так, как мы являемся другими по отношению друг к другу, но был «другим» только в том смысле, в каком другим является Бог, вне возможности какого-либо соперничества, которое движет нами изнутри. Впервые стало возможным человеческое подражание, для которого нет нужды в каком-то элементе соперничества.
В этом свете возможно увидеть, как ученики пришли к пониманию связи между камнем преткновения смерти Иисуса (которая была камнем преткновения для них до того, как его преодолело воскресение) и всеми камнями преткновения, которые мужчины и женщины ставят друг переддругом. Именно потому, что мы желаем быть, жить, мы не можем подражать друг другу мирно и таким образом учиться друг у друга, и нам всегда приходится продвигаться вперед, чтобы избежать смерти. Поэтому мы не можем быть безвозмездны по отношению друг к другу и нам всегда приходится настаивать на правах, на том, чтобы каждый получил, что он заслуживает, на том, чтобы не делать больше, чем мы обязаны. Наше подражание является единственны^ способом человеческого учения, начиная с самого нежного младенчества, и оно всегда условно, потому что мы делаем это только ради нашей собственной выгоды, которую мы можем быстро использовать против нашего учителя, если возникнет такая необходимость. И мы обеспечиваем наше ощущение бытия посредством подражания, ставшего соперническим и подталкивающего нас ко всем видам конфликтов. Основа этой спирали — смерть. В конечном итоге все наше подражание основано на желании быть, жить; ради жизни мы пожертвуем чем угодно, даже если это будет означать убийство. Конечно, мы скрываем это от себя самыми различными способами, но это никогда не получается сделать особенно убедительно. Мы живем среди войн, в странах третьего мира — голод, нам нужны другие люди для того, чтобы мы могли жить.
Обучение следованию за Иисусом — это обучение тому, как принимать дар жизни, бытия, которого мы неизбежно желаем, как что-то данное, что-то, что можно получить только неконкурентным, мирным подражанием кому-то, сделавшему это подражание возможным, находясь вне смерти. Так ученики смогли увидеть, как их постепенно призывали за пределы жизни в соперничестве: Иисус поставил маленького ребенка среди них, чтобы показать, кто самый великий в Царстве Небесном; он настаивал на том, что величие означало следовать за ним в смерть, оно означало существование среди других, как существование в служении. Все эти меры сводятся к самоограничению желаний. Это вопрос перемещения человеческих желаний из модели отношений на основе соперничества, связи, основанной на смерти, к отношениям на основе бескорыстного служения. Это возможно только на основе бескорыстного принятия жизни. Можно прочесть все Евангелия и увидеть именно вездесущность такого сознания. С одной стороны, там можно найти мирное подражание, избегающее превращения в жертву, а с другой — соперничающее подражание, приводящее человека к тому, чтобы избежать превращения в жертву, но заставить других людей стать ею.
Чтобы привести всего один пример, который обычно не цитируется при этом определенном стечении обстоятельств, давайте взглянем на речь о добром пастыре в главе 10 Евангелия от Иоанна. В ней есть овцы, следующие за пастырем, — совершенная картина следования вне соперничества, мирного подражания. Овцы слышат его голос и следуют за ним, но он является добрым пастырем именно потому, что он способен положить свою жизнь за своих овец. Другими словами, ему возможно подражать и вне смерти. Он не приводит своих овец к скандалу, как это делают другие пастыри, убегающие при приближении опасности — им нельзя безопасно подражать, они воры и наймиты, потому как они сами введены в соблазн смертью, которую они не преодолели. Между добрым пастырем и овцами есть врожденное знание, потому что нет ни камня преткновения, ни подражания в соперничестве. Весь комплекс идей о мирном подражании, преодолении камня преткновения смерти и представлении о смерти, как о камне преткновения для других людей, вряд ли может быть выражен где-то более компактно, чем в Евангелии от Иоанна: «Овцы Мои голос Мой слышат, и Я знаю их, и они следуют за Мною, и Я даю им жизнь вечную, и не погибнут они вовек, и не похитит их никто из руки Моей» (Ин 10:27-28). В этом отрывке есть все: понимание ученичества, ставшего ясным в свете воскресшей жертвы.
Когда Иисус использует слово «пастырь», Он, конечно же, использует для себя одно из обращений Израиля к Богу: «Пастырь Израиля, внемли». Так, здесь уже присутствует представление о том, что его человеческая личность путем разрешения этого совершенно мирного подражания находится на том же уровне по отношению к нам, что и Бог. То есть Иисус способен побуждать нас к движению, как это делает Бог. Он говорит именно об этом в следующих строках: «Отец Мой, Который дал Мне дар, больше всех, — и из руки Отца не может похищать никто. Я и Отец — одно» (Ин 10:29-30). Именно это утверждение подтолкнуло толпу к попытке побить его камнями. То есть из-за того, что люди уперлись в соблазн в отношении друг к другу и к Богу, они реагируют на возможность совершенно мирного подражания, как на скандал, и стараются устроить самосуд. В этой сцене мы видим, как с великолепной ясностью воедино были сведены два элемента жертвенного сознания, о которых я говорил в этой главе: осознанность жертвы, живущий со знанием того, что его линчуют, с одной стороны, а с другой — то, как осознанность жертвы раскрыла понимание того, чему Иисус учил своих учеников в отношении природы ученичества и одновременно природы мира скандала, в котором мы живем, всю область, которую позднее в богословии назовут «первородным грехом».
Итак, позвольте мне суммировать то, чего мы достигли: в первой главе мы рассмотрели воскресение Иисуса. После этого мы изучали осознанность жертвы, ставшую понятной благодаря воскресению. В следующей главе я бы хотел рассмотреть то, как эти представления охватили весь мир, потому что именно это даст нам основу для того, чтобы в последней главе мы смогли определить, что собственно может означать в наши дни «постижение Иисуса».
1. «Осознанность жертвы» — достаточно странное выражение. Что, по вашему мнению, оно означает? Как тихая потенциальная жертва проводит разведку территории, на которой он или она собирается выступить в защиту правды? Есть ли у вас опыт действия с таким умом? Знаете ли вы истории о других людях, которые имеют такой опыт?
2. Что постепенно начало ослабевать в апостольской группе, что позволило им понять действия Иисуса до его распятия?
3. Можете ли вы вспомнить событие или историю, которую обычно рассказывают с точки зрения линчевателей, но которую вы можете начать понимать с точки зрения жертвы? Можете ли вы перестроить восприятие собственного опыта в школе в этом свете?
4. Что означает для вашего понимания моральных вопросов, если вы рассмотрите их с точки зрения того, кто находится на пути к изгнанию? Как эта перспектива изменяет ваше восприятие Нагорной проповеди?
5. Что такое скандал? Насколько наше повседневное употребление этого слова отличается от использования слова skandalon в Новом Завете? Как вы понимаете фразу, что Иисус сделал возможным следование за ним без скандала посредством удаления камня преткновения — смерти?
СОДЕРЖАНИЕ
В предыдущей главе я попытался выяснить, каким образом явление ученикам распятого и воскресшего Господа раскрыло им то, что я называю «жертвенным сознанием», и как это сознание, кроме всего прочего, обнажило те аспекты человеческого существа, которые ранее никому не были известны, кроме Иисуса. Я попытался выявить то, каким образом именно всемирный ум Иисуса (который Павел называл разумом Христа) стал доступен ученикам после воскресения. Именно он позволил ученикам понять происходящее и углубил их понимание того, чему Иисус учил их и что показывал им. Так, они смогли верно воссоздать нравоучение Иисуса и Его учение об ученичестве, исходя из их теперешнего понимания, понимания, которое стало им очевидно благодаря воскресшей жертве. Я попытался показать внутреннюю связь между учениями в Евангелиях по этим вопросам и жертвенным разумом, который стал доступен ученикам после воскресения.
Однако существует по меньшей мере третья область, в которой жертвенное сознание Иисуса стало очевидно ученикам после воскресения, а именно учение Иисуса относительно основания нового Израиля, или пришествия Царства Божьего. Здесь важно именно доказательство внутренней связи между жертвенным сознанием и колоссальным изменением в понимании, о котором свидетельствуют тексты Нового Завета, позволившие идее об избранном народе Израиля превратиться в идею о новом Израиле — всемирной категории, независимой от расовой принадлежности и географического местоположения.
В качестве прелюдии к этому обсуждению позвольте мне попытаться рассеять возможное заблуждение, в которое тексты Нового Завета вводят некоторых читателей. Существует четыре очевидные категории текстов Нового Завета: Евангелия, Послания апостолов, Деяния апостолов и Апокалипсис. Из них Евангелия и книга Деяний, по-видимому, дают исторический отчет о значительных событиях в прошлом, в то время как Послания и в более грандиозном смысле Апокалипсис рассказывают о ситуации настоящего и, возможно, будущего. И возможное заблуждение здесь кроется в следующем: мы рассматриваем события и их значение линейно, начиная с повествований о младенчестве в тех Евангелиях, в которых содержатся такие рассказы, и заканчивая Апокалипсисом и его размахом от истории к будущему.
При таком совершенно естественном способе изучения текстов, как мне кажется, упускается один довольно важный момент: независимо от того, относится ли повествование в прошлому, будущему или к настоящему, жертвенный разум можно понять как образующую структуру, выраженную в каждом тексте. Все тексты Нового Завета представляют собой послевоскресные документы; их характерная особенность, с помощью которой они интерпретируют ту реальность, которую они пытаются улучшить, представляет собой все то же сознание, явленное распятым и воскресшим Господом. Именно благодаря этому они составляют часть апостольского свидетельства, и именно это является основой для включения в канон: то, что делает их нормой веры церкви.
Я упомянул об этом, поскольку с первого взгляда может быть неочевидно, что именно то же жертвенное сознание, которое лежит в основе понимания жизни и смерти Иисуса в Евангелиях, его наставление об ученичестве также лежит в основе подхода Павла к проблемам общества в Коринфе, его учение о связи Израиля с неевреями в Риме, его учение о благодатной природе оправдания. Именно это же лежит в основе отчета Луки о развитии церкви в Восточном Средиземноморье и перемещении центра от Иерусалима к Риму в Деяниях; именно этот жертвенный разум проявляется в апокалипсических видениях победы убитого Агнца. Я, конечно же, не думаю, что между разными авторами этих разных работ не существует никаких отличий. Они определенно существуют, и они очень интересны тем, каким образом авторы выработали для себя значение распятого и воскресшего Господа.
Однако независимо от разницы, центром, вокруг которого вращаются все эти произведения, является, с разной степенью очевидности, воскресшая жертва, а глубинная структура их мышления — это жертвенное сознание.
Позвольте мне сейчас показать, как жертвенное сознание трансформировало понятие избранного народа Израиля в понятие нового Израиля и как именно это подводит нас на несколько шагов ближе к пониманию того, как «познавание Иисуса» может стать возможностью для нас. Это история о том, как жертвенное сознание обошло весь мир.
Свидетельство о трапезе, которую Иисус разделил с учениками в ночь перед своей смертью и которую наделил особой торжественностью, в разных Евангелиях несет разных характер: в трех Евангелиях этому есть непосредственное свидетельство, в Евангелии от Павла — косвенное, а Иоанн свидетельствует об этом иным образом. Все эти свидетельства показывают и то, что они со своей точки зрения свидетелей воскресения поняли, что эта трапеза была умышленным и кульминационным моментом со стороны Иисуса, и что Иисус в тот момент уже это понимал. То, что сделал Иисус, не было просто случайным или имело значение только в свете последующих событий. Уже в тот момент трапезе преднамеренно придавалось особое значение, хотя только благодаря последующим событиям другие участники трапезы стали способны начать оценку этого значения. И опять же это был именно жертвенный раз, который позволил уловить смысл данного действия; разум, который существовал до этого события в жизни Иисуса и который появился после этого события в жизни других присутствовавших на этой трапезе. То, что смог проиллюстрировать этим действием распятый и воскресший Господь, и является предметом нашего исследования.
В первую очередь значение имело то, что трапеза была пасхальной. Это было празднование индивидуальности Израиля. Самосознание Израиля как избранного народа было сформировано призванием Израиля из Египта, его походом на Синайский полуостров для получения Закона, дальнейшим путешествием и вступлением в Землю обетованную. И все же Пасха также служила и напоминанием об изгнании. К этому моменту египтяне хотели изгнать израильтян, которых считали ответственными за целую серию бед, произошедших на египетской земле, — за бедствия, которые наслал Моисей. В то же время Израиль хотел оставить тяжкое бремя рабства и жить в свободе. Итак, мы имеем двойную движущую силу — движение к свободе, которую дал Бог, услышавший мольбы своего народа и решивший дать ему свободу; а с другой стороны — движение за изгнание и уничтожение ненавистной группы чужаков с иными обычаями, которых напрямую обвиняли в серьезных потрясениях, произошедших с египетским обществом. Итак, движение к свободе и движение за изгнание объединились.
Первоначально пасхальный ужин праздновали не после бегства из Египта, а до него. Это действие, которое дает основание бегству и предшествует толкованию бегства. Именно в этом празднике заключается самобытность, полученная Израилем. Это действие показывает, что самобытность Израиля не просто результат изгнания, как например, когда люди, у которых ранее не было ничего общего, сбиваются в группу после особенно мощного потрясения. Скорее Израиль был избран и получил индивидуальность после изгнания с тем, чтобы Бог мог заключить с ним завет. Свобода выбора предшествует опыту превращения в жертву. Трапеза символизирует грядущее бегство и дает Израилю особое осознание себя как народа-жертвы. Память о статусе жертвы постоянно поддерживается воспоминанием о Пасхе.
Это, конечно, было только началом строительства совершенно нового типа общества — общества, которое отличалось бы от всех прочих. Для этой цели Бог вывел Израиль из Египта, чтобы заключить с ним завет, согласно которому должно было быть построено общество нового типа. Оно должно было отличаться от колониального режима Египта, общества, зависимого от рабов, отличаться от гражданско-феодального общества Ханаана, отличаться от меркантилистского общества Финикии. Значение имели независимость и равенство. Закон завета был призван укрепить это самосознание.
Оно должно было стать обществом, где вдовы и сироты, изгнанники, беженцы и беглые рабы смогли бы жить, то есть обществом, этическое сознание которого было бы унаследовано от памяти о рабстве в Египте и его собственного бегства от такого общества.
Это новое общество развило собственное понимание того, как выжить, сохраняя свое отличие от других обществ, путем различных попыток сохранять верность Божьему промыслу, например, с помощью монархии. Эксперимент с монархией провалился, и последующий опыт в изгнании научил их другим способам пытаться жить в Царстве Божьем и питал растущую надежду на Мессию. Здесь важно то, что во время Иисуса (а в каком-то смысле и доныне) религия Израиля понималась набожными евреями не как тщательно завуалированная форма общественного контроля. Скорее она понималась как движение, как поиск путей соблюдения завета с Богом, который было необходимо постоянно поддерживать, движение за то, чтобы отличаться от других человеческих обществ. Это движение включало в себя губительное понимание отношения Израиля к другим нациям, следствием которого стало чувство превосходства: Израиль не только отличался, но и высмеивал других за то, кем другие были. Сохранять верность Богу также означает постоянный уход от идолов других наций к чистому соблюдению заповедей Бога. Понимание Израиля как иного, вышестоящего, как носителя обещаний Бога и как народа-жертвы было взаимосвязано. Все эти элементы занимали и занимают свое место в праздновании Пасхи.
И вот среди всего этого приходит Иисус и разделяет с учениками пасхальную трапезу. Заметьте, пожалуйста, что это не было своего рода насмешкой над известной доселе пасхой или пародией на пасху для того, чтобы у учеников была иная, критическая основа для их отношения к Израилю. Он праздновал Пасху. То есть он вписал собственное понимание того, что делал он и что делал Бог, в рамках освобождения Израиля, понимания избранного народа с точки зрения жертвы и заключения завета. Эта трапеза была не чем-то вместо иудейской пасхи, а в исполнение иудейской пасхи: он праздновал за ночь до смерти, зная, что Его скоро убьют.
Здесь мы сталкиваемся с большим количеством иудейской информации, которую нам, возможно, следует напомнить и которая может показаться нам излишне усложненной, но которая получила бы немедленный и самый разнообразный отклик у современников Иисуса. Возможно, мы склонны думать, что все эти отголоски и аллюзии требовали для них объяснения так же, как они нужны и нам. Иисусу и в самом деле пришлось многое им объяснять, но для современников Иисуса многое из этого было само собой разумеющимся. Например, когда Иисус избрал двенадцать учеников лидерами различных своих последователей, это вызвало определенный набор откликов: двенадцать было числом колен Израилевых, и выбор числа двенадцать было формой пророческого сообщения о том, что Израиль будет восстановлен. Подобным же образом сообщение как Иоанна, так и Иисуса и его учеников о том, что «приближается Царствие Божье!» или «приближается Царствие Небесное!», прозвучало бы для первых слушателей предвестием восстановления Израиля, как избранного носителя Царства Божьего. Понятие Царства Божьего не было бы воспринято как какой-то неясный термин, в котором расцветают такие абстрактные качества, как справедливость и мир, и милосердие, и честность; скорее всего, это воспринялось бы как нечто тесно связанное с концепцией исполнения Израилем и его историческими институтами своей миссии. Даже после воскресения апостолы спрашивают Иисуса в главе 1 Деяний: «Господи, не в это ли время восстанавливаешь Ты Царство Израилю?» (1:6). Для нас было бы совершенно неверно воспринимать Иисуса просто как человека, предавшего Израиль и его надежды. Он подрывал эти надежды изнутри, действуя изнутри паутины ожиданий этих людей.
Это можно увидеть в том, каким образом Иисус выполняет свою миссию перед путешествием в Иерусалим. Он основал новый маршрут, пройдя вдоль Галилейского моря (а не Красного), и начал кормить людей, как это делали до него Моисей и Иисус Навин на пути к Земле обетованной. В его проповедях по поводу книжников и фарисеев часто содержится намек на то, что они на самом деле египтяне, от которых должно освободить Израиль. Здесь важно не только то, что Иисус был кем- то большим, чем Моисей, чем Илия, чем Соломон, чем Иона, чем Иисус Навин, если мы вспомним самые значительные личности Ветхого Завета, чьи действия были переработаны и исполнены действиями самого Иисуса. Важно то, что он выполнял всю свою миссию в рамках понимания отношений Бога с Израилем. Израиль Бога, который Иисус готовил и к которому он вел, никогда не замышлялся как отрыв от Израиля, но задумывался как подрыв изнутри для перестройки Израиля, исходя из уже имеющихся категорий народа Израиля.
Я говорю все это потому, что последний ужин не имеет смысла без исходного знания о значении, которое придавалось во время и без того высоко символичной трапезы. Так же, как пасхальная трапеза символизировала изгнание или бегство из Египта, так и Иисус использовал пасхальную трапезу в качестве символа своего предстоящего изгнания. И снова он проявил свое знание о том, что происходило перед изгнанием. В этом присутствует и элемент свободного самопожертвования, и элемент линчевания жертвы. Однако именно свободное самопожертвование объясняет линчевание жертвы. Так, Иисус смог говорить о своей крови, кото-рая прольется для многих, заимствуя язык страдающего слуги из Исайи. Пасха ознаменовала бегство из Египта, которое привело на Синайский полуостров, где Моисей заключил завет между народом Израиля и Богом. Именно благодаря этому завету Израиль стал народом Бога. Ритуал заключения завета (Исх 24) предусматривал пролитие крови над алтарем и над народом. Когда ритуал проводился в первый раз, он не был, по всей вероятности, жертвой во искупление грехов, но ко времени Иисуса его значение было именно таким. В пасхальном ужине Иисуса, согласно всем доступным нам отчетам об этом событии (Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Павла), Иисус использовал язык завета. Он видел себя заключающим своей собственной кровью новый завет, в котором он был и Моисеем, и тельцами, и священником, и жертвой. Иоанн описывает все это иначе: Иисус был распят днем ранее, когда священники убивали пасхальных агнцев в храме для вечерней трапезы. У него чувствуется ирония по поводу того, что настоящего жертвенного агнца убивали за городом, одетого в бесшовный хитон — одежду священника, по дороге к Голго-фе. Так, Иисус — это агнец, священник, храм и жертва в одно и то же время. Глубокая горькая ирония Иоанна показывает совершенно светское событие — не совсем законную казнь линчеванием — как настоящую жертву, которая одновременно демонстрирует ничтожность ре-лигиозного жертвоприношения и раскрывает истинную основу, на которой человечество поддерживает общественный порядок.
У Пасхи Иисуса существует множество других аспектов, один из которых я рассмотрю более подробно. Во всех отчетах, за исключением Евангелия от Павла, присутствует элемент пролития крови за многих (huper polloti). Здесь использован язык страдающего слуги из 53-й главы Книги пророка Исаии. Иисус связывает Пасху с темой замещающего искупления грехов, которую можно найти в Книге Исаии. Традиционно настолько, насколько эти отрывки из Священного писания иудеев могли быть интерпретированы, Израиль воспринимался как страдающий слуга, несущий грехи мира. Иисус придает этому совершенно новый смысл, так как он становится личным и мессианским. Иисус затем заповедал своим ученикам сделать это в память о нем, наделив, таким образом, пасхальную трапезу той же функцией в новом Израиле, основанном Иисусом в своем лице, которую пасхальная трапеза выполняла первоначально для Израиля. Она должна была стать мемориальным праздником, празднование которого воскрешало в памяти и таким образом делало действительно доступным деяние Бога, которое праздновалось от имени его народа.
Глубина учения и действий Иисуса заключается в том, что он исполняет и одновременно подрывает: исполнение всегда несет подрывной элемент, корректирует существующую практику. Я заостряю внимание на этом последнем ужине потому, что он символизирует то, как Иисус до своей смерти интерпретировал ее. Так он показал, что отдает себя свободно, и его все-таки уби-вают. Так он перенес значение пасхи, завета, избрания Израиля на себя с тем, чтобы новый Израиль стал народом, который был основан в его изгнании линчеванием так же, как старый Израиль был основан в их изгнании линчеванием.
Пожалуйста, обратите внимание, что я говорю здесь опять же о жертвенном сознании. Я говорил о том, что Иисус собирался основать новый Израиль, который не будет им непринят, и что это непринятие стало бы фактически основанием для нового Израиля. Все это, должно быть, казалось крайне таинственным для учеников даже после того, как они разделили с Иисусом пасхальную трапезу. Только после воскресения они начали ощущать жертвенное сознание, проникаться им, и только после этого они начали понимать значение всего происходившего. Понимание, к которому они пришли, заключалось в том, что Новый Израиль был основан в словах: «Сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая». Эта намеренная жертва Иисуса (предание себя в руки убийц) должна была стать в понимании Иисуса спасительным действием. Она позволила людям создать новую основу для установления взаимоотношений.
Я думаю, стоит подчеркнуть то, что из-за своей чрезвычайной близости может быть нами совсем не замечено, а именно то, каким блестящим изобретением стал последний ужин. Он не был чем-то, что просто произошло и было осознано только впоследствии. Иисус демонстрировал ученикам уникальную наглядную связь учения и толкования Священного Писания в мимической, разыгранной форме. Этот ужин стал кульминацией его учения о жертвенном сознании; он стал неуловимым изменением всей традиции толкования, наследником которой был Иисус. По моему мнению, мы потеряем суть, если станем думать, что Иисус был исключительно Богом, и он просто сделал то, что сделал, и из-за того, что он сделал это и что он был Богом, мы подчиняемся и делаем это в память о нем. Нет. Работа была проделана глубоким человеческим умом, создававшим радикально новую интерпретацию с помощью жертвенного разума, показывающим совершенно неожиданным образом скрытое единство самораскрытия Бога в тех текстах Писания. Последний ужин Иисуса был не просто таинственным пророческим сообщением, но он стал пророческим сообщением именно в качестве блестящего по своей человеческой сути объяснения.
Итак, празднование Иисусом Пасхи стало объяснением, которое он вложил в свою смерть. Он воспринимает ее как исполнение обещаний Бога Израилю. Если до этого Израиль был народом-жертвой, пытающимся построить Царство Божье на земле, то теперь он стал Израилем, который превращает в жертву пророка, пришедшего для того, чтобы раскрыть Израилю всю глубину откровения Бога. Другими словами, смерть Иисуса, которая одновременно есть и исполнение глубочайшего плана Бога в отношении Израиля, и явление Бога как жертвы — это критика веры Израиля. В ней показано, что Израиль, как и другие нации, строит свою обще-ственную структуру на исключении. Ему необходимо изгнать для того, чтобы выжить, так же как и всем прочим народам и общественным группам. Другими словами, интерпретация Иисуса пасхальных действий есть критика измены Израилем своему призванию народа-жертвы. В этом смысле его интерпретация Пасхи стала кульминацией всего его учения, которое целиком и полностью было посвящено призванию Израиля обратно к соблюдению обещаний и заповедей Бога, и эта интерпретация тем самым стала непереносимой критикой.
Обратите внимание на тонкость и сложность предложенной здесь мысли: здесь утверждаются два момента в одно и то же время. Утверждается, что Бог избрал Иисуса сокровенным исполнителем своего плана в отношении Израиля. Весь сдвиг модели спасения, которого с трудом удалось добиться в Египте, завет, монархия, изгнание, восстание Маккавеев медленно привели к появлению возможности того, что люди смогут понять Бога как отвергнутого, как жертву, как находящегося с нами и изгоняемого. Одновременно с этим также утверждается и то, что это откровение стало возможным в силу невежества и слепоты лидеров иудеев. Отвергнув критику иудаизма Иисуса и особенно отвергнув его самого, они как раз подтвердили его точку зрения и сделали возможным откровение, кем был Бог в действительности. Можно сказать, что убийство Иисуса стало ужасной ошибкой, которая при этом была необходима. Это выражение: «было необходимым» или «необходимо» встречается в различных ситуациях в различных Евангелиях. Именно на это неуловимое место слияния намерений ссылается это выражение. Оказалось, что все человеческие общества, а не только все языческие общества основаны на деициде, на богоубийстве. Так как быть основанными на жертве, на убийстве, на изгнании означает быть основанным на исключении Бога, что часто происходит из-за заблуждения, что своим исключением Бога вы служите Ему.
То, что было показано, было совершенно иным: возможность нового и более глубокого иудаизма. Если иудаизм был в чем-то за пределами всех прочих общественных и культурных учреждений на основании своего самосознания жертвы и вытекающего из него нравственного уровня, то еще одним шагом, который можно было сделать и который нужно было сделать, был шаг к пониманию иудаизма, в котором Богу поклонялись в соответствии с жертвой, а не в противопоставление или за счет исключения жертвы. Именно такое изменение в иудаизме было совершено одним-единственным действием, которое охватывает и последний ужин, и распятие Иисуса. Иудаизму явили его глубочайшее основание.
С момента, когда благодаря воскресению это стало понятным ученикам, появилась возможность жизни в новом Израиле Бога. Новом Израиле в лице Иисуса. Я хочу снова обратить ваше внимание на то, что новый Израиль — это не просто уход от старого Израиля. Радикально новое — это новое, как исполнение чего-то очень древнего, что всегда угрожает вылиться в непости-жимость, если не учитывать его связи с древним заветом и его критику постоянно. То, что предлагается, — это возможность для людей сформировать новое общество, которое не будет нуждаться в жертвах или исключениях для того, чтобы построить свое чувство индивидуаль-ности. Не потому, что все в одночасье станут добрыми или милыми, а скорее из-за данной нам жертвы: Бог явил жертву. Итак, членство в этом новом Израиле подразумевает новое отношение к жертве. Оно требует забыть о всех тех моделях поведения, которые зависят от жертв, о моделях, которые стремятся к созданию любых жертв. В то же время оно подразумевает обучение тому, как относиться к тем, как встать на сторону, как защищать тех, кого изгоняют, исключают, и так далее. Оно подразумевает жизнь для других таким образом, чтобы живущие для других всегда были готовы подвергнуться риску собственного изгнания и исключения вместо того, чтобы основывать собственную безопасность на изгнании и исключении других. Это означает свидетельствовать об истине, которая исходит от жертвы. Греческое слово, означающее свидетельство, — это слово, от которого произошло наше слово «мученик».
Позвольте еще раз подчеркнуть, что ничто из сказанного не могло привести к пониманию отдельно от воскресения распятой жертвы. Двигаясь к Эммаусу, ученики оставляли Иерусалим в глубоком разочаровании, так как от человека, который, по их мнению, должен был стать мессией, должен был восстановить Израиль, избавились самым постыдным образом. Он потерпел неудачу. Вместе с воскресением приходит жертвенное сознание, приходит способность учеников неожиданно понять, что Иисус делал все это время и какая огромная программа выполнялась при этом, причем не только во время их жизни, но и в течение давно ушедших веков. Как мы увидим, им было тяжело понять эту программу и ее всемирные последствия. Однако теперь они обладали жертвенным разумом, и, кроме того, они понимали, что каждый раз, когда они встречались, чтобы исполнить заповедь Господа преломить хлеб и испить из чаши в память о нем, вместе с ними и среди них всегда присутствовала распятая и воскресшая жертва, которая всегда была основанием нового Израиля, который они строили. Самопожертвование Иисуса, то, что он по-зволил убить себя, объяснение чему он дал посредством своей Пасхи, не было ограничено только тем временем и тем местом. Воскресение вернуло ученикам то жертвенное действие Иисуса, и с момента вознесения и впоследствии принципиальный способ, которым распятый и воскресший Господь являлся им, и делает свое присутствие доступным нам, заключается в переживании его Пасхи, как основы для примирения всего человечества в новом обществе без жертв.
«Набор», если угодно, Пасхи раскрывает присутствие распятого и воскресшего Господа, как нечто отличное от некоего случайного погружения Бога в нашу историю. Скорее оно показывает, что это присутствие — часть неотчетливого и удивительно глубокого плана, насчитывающего тысячи лет истории, способа, с помощью которого человечество может и исполнить свою миссию, и достичь спасения. Последний ужин стал центральной точкой в том смысле, что Иисус дал свою интерпретацию того, что он делал, и центральной точкой в том смысле, что ученики начали осознавать присутствие Иисуса среди них относительно миссии, которую они начали выполнять.
Теперь мы готовы вернуться к первой главе, в которой я попытался описать кое-что из воздействия воскресения на учеников. Однако я надеюсь, что мы вернемся к ней с более полным пониманием того, к чему пришли ученики, когда Иисус стал являться им, и как их понимание было сформировано жертвенным сознанием. С учетом этого мы можем начать исследовать то, как этот исторически обогащенный жертвенный разум привел к всеобщности нового Израиля и как именно эта всеобщность отдавшей себя жертвы стала основой того, что часто называется оправданием верой. Нашими проводниками станут Лука и Павел.
В начале Деяний Лука рассказывает историю Пятидесятницы. История о языках огня, которые явились апостолам и позволили им проповедовать на всех языках, — это не просто описание произошедшего, а вместе с тем и своеобразная отмена другой истории, истории о Вавилоне. Эта история из Книги Бытия повествует о попытке человечества достичь единства и о том, как эта попытка привела к хаосу, отделению и разрыву в общении. Следует отметить, что феномен Вавилона относится еще к доиудейским временам. Это история о том, как человечество, а не просто народ Израиля пришло к такому разделению. Речь идет о предыстории избранного народа до Авраама. Избрание Авраама Богом и его основание избранного народа стало началом вос-становления единого человеческого общества Богом, общества, которое не было бы объединено насилием или принуждением, обществом, которое не было бы основано на смертоносной ревности Каина или гордыне Вавилона.
Это означает, что выбор Богом Авраама и Израиля был полностью безвозмездным. Израиль был особенным не потому, что Бог избрал его, но потому Израиль был избран Богом, что он был особенным. Пройдя все взлеты и падения верности своему призванию, Израиль пришел к пониманию того, кто есть Бог, которое находится вне понимания любой нации, группы или культуры. Благодаря ударам своей истории, Израиль смог медленно продвинуться от культа племенного божества к Богу, кто превыше всех богов, кто находится в особых отношениях с ним и кто явил им свой закон. В конечном счете, после опыта изгнания и благодаря ему, они пришли к пониманию, что Бог, которому они поклоняются, есть единственный Бог и что не существует никакого другого.
Это история о постепенном очищении культа Бога от идолопоклонства, даже идолопоклонства в использовании Бога для утверждения превосходства «нашей группы» над всеми прочими. В пророках, постоянно критиковавших идолопоклонство, которое проявляется в использовании Бога ради каких-то национальных или военных целей, уже присутствуют признаки всемирного подхода к
Богу. Исайя провозглашает, что «все концы земли увидят спасение Бога нашего» (Ис 52:10). В его книге «все народы» потекут к «горе дома Господня» (Ис 2:2).
История об Иисусе, как мы видим, во многом представляет собой историю о том, как Израиль, когда пришло время совершить следующий шаг для очищения богослужения Израиля от идолопоклонства, оказался не готов принять переоценку их избранности. Они не были готовы принять, что не они и не границы их группы были особенными, но скорее Бог был особенным, и он был скрыт группами, которые пытались сделать Его своей собственностью.
То, что сделал Иисус, стало вызовом тому, что иудаизм, частью которого он был, поддерживал свое единство за счет противопоставления прочим. Так, для фарисеев благо было четко определено в противопоставлении исключенным другим. Богослужение в храме отделило иудеев от неевреев, богатых от бедных. Иисус пытался своими проповедями и практикой обеспечить новую целостность Израиля, которая не была бы основана на исключении или отделении. Именно поэтому он пришел и проповедовал, что «исполнилось время и приблизилось Царство Божье: покайтесь и веруйте в Евангелие». Однако единство, которого он смог добиться, фактически оказалось единством против него самого, когда его изгнали. Страдания одного человека были необходимы для того, чтобы не пропала вся нация. В словах Каиафы, сказанных священником и проповедником, мы видим единство и безопасность нации, гарантируемые исключением этого человека.
Именно изгнание Иисуса, как мы увидели, дало силу для окончательного и определяющего очищения иудейской религии. С того момента Бог, чрезвычайно трансцендентальный, безобразный, раскрывает то, что Он может быть основой совершенно несепаратистского социального или культурного единства. Он никогда не может быть чем-то аналогичным девизу Gott mit uns и встать на сторону одной группы против какой-то другой группы. Бог раскрыл себя как находящегося скорее посреди насилия всех групп, он раскрыл себя как жертву всех индивидуальностей, отношение которой основано на том, что я называю «в противопоставление».
Иисус явил, что избранный народ был по-прежнему склонен строить свое культурное и религиозное единство на исключении, не осознавая этого. Именно свою избранность они приспособили под себя вместо того, чтобы воспринимать ее как данность целиком и полностью. То, что является данностью, не нуждается в каком-то противопоставлении чему-либо для самоопределения. Признак того, что что-либо в нашей жизни удерживается как присвоенное, свидетельствует о том, что это что-то определено или оправдано в отношении противопоставления какой-то иной группе или лицу.
Именно это движение к откровению отдавшей себя жертве, как действительной основе нового единства нового Израиля, лежит в основе двух важнейших событий, которые Лука описывает в своем видении Пятидесятницы и в своем описании крещения Корнелия. Пришествие Святого Духа на Пятидесятницу стало явлением распятого и воскресшего Господа и отменой Вавилона. Избрание Израиля Богом уже было частью этого процесса восстановления примиренного человечества после разрушения Вавилона. Однако Бог больше уже не полагался только на один народ для того, чтобы явить себя. Благодаря подготовке иудейского народа была раскрыта жертва, лежащая в основе всех человеческих обществ, и теперь стало возможным начать строительство нового единства всего рода людского. Все те, независимо от того, к какому народу они относятся или на каком языке разговаривают, кто воспринимает жертву, кто воспринимает их соучастие в обществе, основанном на создании и сокрытии жертв, чьи общества строят индивидуальность на противопоставлении другим группам, — все они смогут стать частью нового Израиля, общества, построенного в соответствии с отдавшей себя жертвой. Именно новому Израилю предстоит учиться, как перестать быть обществом, создающим жертвы, и вместо этого научиться жить в подражании и в солидарности со всепрощающей жертвой, кто есть Бог. Это то, что Павел в конце своего Послания к Галатам называет Израилем Бога.
То, что я пытаюсь передать здесь, представляет собой малую часть из грандиозного изменения, произошедшего с пониманием апостолов и, в частности, с пониманием Петра, в результате событий воскресения. Это то, о чем свидетельствует Лука. Одним из первых изменений, вызванных явлением распятого и воскресшего Господа, изменением, для погружения в которое апостолам потребовалось какое-то время, стало то, что воскресение Иисуса не указывало на какую-то внутреннюю реформу иудаизма. Оно открыло иудаизму новый способ превращения во всемирную религию. Откровение Бога как всепрощающей жертвы на основе всех человеческих исключений было условием, позволившим строительство общества, самоопределение которого не зависело от противопоставления чему бы то ни было. Любое общество, которое не самоопределяется в противопоставлении к чему бы то ни было, по определению не может быть всемирным. Это ограничивает Бога собственными границами. Для того чтобы было возможным поклоняться истинному, внеплеменному, нечастичному, трансцендентальному Богу, который создал и поддерживает все сущее, Бог должен был явить себя прощающей жертвой.
Я надеюсь, что к этому моменту мне удалось воссоздать кое-что из плотности событий, происходивших в тексте Деяний апостолов. Мало-помалу апостолы осознали, что воскресший Господь — это основа нового, всемирного Израиля. Вавилон был аннулирован, и рассеянное человечество получило возможность стать новым единым народом, народом, живущим в соответствии с воскресшей и всепрощающей жертвой. Было сделано совершенно неожиданное открытие о том, как Бог относится к человечеству, а не просто к иудеям, открытие, о новизне которого, о его благой новизне необходимо было рассказать всем нациям. И снова сила, стоящая за этим изменением, — это не какой-то интеллектуальный аналитический центр. Петр и его коллеги вряд ли могли бы быть очень уж впечатляющим коллективом ученых. Силой, стоящей за этим, если вам угодно, культурным катаклизмом, стало присутствие распятого и воскресшего Господа, чье присутствие и логика его присутствия подтолкнуло рыбаков и их друзей еще дальше, чем они, возможно, думали о себе.
Лука свидетельствует об этом именно тогда, когда рассказывает историю о крещении Корнелия в 10-й главе Деяний. Это история о том, как Богу пришлось подтолкнуть Петра против его воли на участие в чем-то, что стало, возможно, самой значительной датой в истории мира вне иудаизма, датой, когда иудаизм начал путь к всеобщности: первое крещение нееврея. Присутствие воскресшего и распятого Господа стало началом этого процесса разрушения всех культурных, расовых и национальных барьеров, что с тех пор стало движущей силой этого движения.
Позвольте мне еще раз подчеркнуть, что, если мы посмотрим на историю простым линейным взглядом, мы не уловим смысл этого движения. Мы смотрим на двумерный процесс, в котором движение началось в иудаизме и вышло за его пределы. Только благодаря жертвенному сознанию стало очевидно то, что здесь нет ничего случайного. Это не было так, что некий человек восстал из мертвых, а другие подумали, что и всем прочим стоит об этом узнать, и с этой целью организовали серию международных просветительских поездок. Нет. Человек, который умер и воскрес, сделал это в рамках процесса сообщения всему человечеству возможности сформировать новое человеческое общество, которое поддерживает свое единство способом, совершенно отличным от всех человеческих обществ. То есть не исключением, а служением и поклонением жертве. Миссия к язычникам, образование нового Израиля Бога не случайны по отношению к основному факту воскресения, а являются его прямым следствием. Явление рас-пятого и воскресшего Господа ученикам за счет самого своего существования стало основой нового Израиля и благодаря движущей силе его присутствия как всепрощающей жертвы непреодолимо распространилось на все народы.
Его нельзя остановить потому, что это не просто человеческий подвиг. Нельзя также сказать, что оно растет благодаря какой-то внешней божественной магии. Нет, оно растет благодаря тому, что присутствие всепрощающей жертвы неотвратимо подрывает каждое общество, которое основано на жертвах, и все человеческие отношения, которые основывают себя на исключении. Как бы неясно люди не представляли себе это, они также осознают, что вызов поставлен перед их обществом, перед их отношениями. Голос жертвы, голос Бога нельзя заглушить.
Это, конечно же, означает, что в группе, которая живет в соответствии с всепрощающей жертвой, которая строит свое единство вокруг самопожертвования Иисуса, присутствуют начала возможности всемирного единства. Единства всего человечества, которое примирилось друг с другом и, по определению, с Богом. Итак, внутренняя движущая сила присутствия отдавшей себя жертвы всегда носит всеобщий характер, всегда простирается дальше. Это так потому, что откровение показало разделительную черту, которая проходит не между группами или классами людей, но внутри сердца человека. Разделительная черта показывает, строю ли я собственную безопасность и единство в противопоставлении какой-то жертве, какому-то исключенному человеку и таким образом завишу от сепаратистского, даже меньшего чувства индивидуальности, начинаю ли я получать собственную индивидуальность от жертвы, и не строю ли я барьеры по отношению к другому, но нахожу более общую позицию с остальным человечеством. Когда Ватикан II говорит о церкви, как о «всеобщем таинстве спасения», он ссылается именно на это.
Существует еще одно дополнительное измерение присутствия распятого и воскресшего Иисуса, на котором я хотел бы заострить внимание, и это измерение, которое нельзя отделить от измерения, о котором я только что говорил. В то же время как распятый и воскресший Господь является основанием нового Израиля, так и его присутствие как распятого и воскресшего человека является основой святости этого нового народа. То, что традиционно называется «оправданием верой», неотделимо от всеобщности нового сообщества или общества, которое основывает жертва. Не существует блага или веры, которая самим фактом своего существования немедленно связывается с новым примиренным сообществом. Новый Израиль не прикреплен к превращению людей в святых, как к чему-то дополнительному. Превращение нас в святых соответствует превращению нас в часть нового Израиля Бога.
Позвольте мне развить эту мысль. Вы помните, что ключевой аспект, который присутствует во всей этой книге, — это жертвенный разум. Я неоднократно повторял, что он требует предварительного и свободного самопожертвования. Итак, все течение жизни Иисуса было не просто историей о линчевании, но историей человека, который действовал свободно определенным образом, который, как он знал, приведет к его убийству. Он не хотел быть казненным, но он знал, что так будет. Он не позволил этому факту изменить образ его действий или учения. И фактически то, чему он учил, было тем же самым: он учил людей, как действовать свободно, как не позволить своей жизни быть запертой нездоровым способом из-за обид в жизни кого-то другого или в жизни группы, сформировавшей их. Символом этой свободы стала способность подставить другую щеку, пройти вторую милю и так далее.
Важность всего этого и стала признанием того, что за всей жизнью Иисуса стояло свободное самопожертвование, которое никоим образом не было мазохистским, никоим образом не было заражено насилием. Скорее было противоядием против этого. Именно эту данность, если вы помните, Иоанн осознал как дар Отца Сыну и послушание Сына Отцу. То есть свободное самопожертвование Иисуса, которое предшествовало любому насилию, через которое ему пришлось пройти, было божественным отличительным признаком его миссии. Именно этот элемент самопожертвования, которое было полностью безвозмездным, а не частью любого человеческого «ока за око» или любых отношений взаимной выгоды, стало свидетельством того, что Иисус был Богом.
Итак, Иисус показал глубины этого свободного самопожертвования в своем последнем ужине. Именно в последнем ужине он символически определил себя как свободно отдающую себя жертву («это есть кровь Моя нового завета, за многих изливаемая для отпущения грехов», Мф 26:28). Именно таким образом Иисус присутствовал среди своих учеников. Именно это присут-ствие было возрождено воскресением, когда распятый и воскресший Господь был возрождением отдавшей себя жертвы, как прощение всем мучителям. Это означает, что, когда люди говорят об оправдании благодатью посредством веры, благодать, о которой идет речь, есть бескорыстность отдающей себя жертвы. Не существует другой благодати. Именно этот элемент самопожерт-вования, который присутствовал в жизни Иисуса до его смерти и включая ее, был тем, что является для нас благодатью.
И за этим следует вывод! Это означает, что святость есть наша зависимость от прощения жертвы. Другими словами, наша святость зависит от воскресения прощающей жертвы. И это, как мы увидели, именно то же, что и основание нового Израиля, начала нового единства человечества. Безвозмездность оправдания благодатью посредством веры и безвозмездность, которая является основанием нового Израиля, — одна и та же благодарность. Это означает, что оправдание благодатью посредством веры автоматически подразумевает возникновение принадлежности к новому Израилю.
Позвольте мне сказать то же самое несколько иным образом, так как это достаточно трудная концепция для тех из нас, кто был воспитан в обществе индивидуалистов и кто привык к индивидуалистическому отношению к святости, или оправданию, или вере, или ко всем трем этим категориям. Новое единство человечества, начатое в новом Израиле, имеет своей основой только это: воскресение превратило нашу жертву в наше прощение. Те, кого прощают, сами начинают формировать новое единство без каких-либо жертв.
Это означает, что то, что дано в жертвенной смерти Христа, есть разрушение старых человеческих способов установления взаимоотношений и возможность нашего вступления в новые взаимоотношения, основанные на понимании бытия как со-бытия, а не бытия- в-противопоставлении. Это означает, что оправдание верой принадлежит в первую очередь к новому сообществу, группе, получающей свое единство как данность от всепрощающей жертвы. Именно это явление начала нового объединенного человечества есть явление оправдания верой в мире.
Следовательно, не существует такой вещи, как индивидуальное оправдание верой. Такое оправдание подразумевало бы спасение индивида из безбожного мира, в противопоставление к которому этот индивид становится «хорошим», или «спасенным». Однако пока индивид все еще заперт в ту или иную форму противопоставительных отношений, он еще не может получить со-вершенно безвозмездную жертву, которая отменила все противопоставления. Все оправдание верой (то есть вся вера) суть относительная реальность, вытекающая из полностью безвозмездной данности единства человечества в жертве и направляющаяся к ней. Не существует благодати, которая не всеобщна, в которой нет постоянного создания и воссоздания чистого единства всего человечества от тела жертвы.
Спасение, следовательно, как оно было явлено ученикам, с самого начала подразумевало видоизменение их способа установления отношений с другими, таких отношений, чтобы они смогли принять полностью данное, без какого-либо обращения в свою собственность того, что было дано, как если бы это было каким-то образом «их». Мы уже увидели, каким образом ученики именно так восприняли учение Иисуса. Частью воздействия жертвенного сознания на их жизнь стало их понимание учения Иисуса о важности, например, прощения для того, чтобы мы могли быть прощены. Именно наше изменение в наших отношениях с другими разрешает и разрешается изменением в отношении Бога, трансцендентального иного, по отношению к нам. Нас буквально просят не стеснять, с тем чтобы мы могли быть не стеснены, освободить, с тем чтобы мы могли быть освобождены, то есть то, что означает греческое слово aphiemi, которое обычно переводят как «прощать». Только таким же образом может освободиться наш здравый рассудок от оборонительного «я», которое исходит из скептического мировоззрения, и стать взаимным обменом безвозмездностью.
Я уже указал, что в Нагорной проповеди Иисус учит тому, как наша свобода требует неучастия в любых противопоставительных отношениях, требует того, чтобы не быть созданиями реакции. Он говорил о нашем движении за пределы реакции и в получение данного, которое одновременно является нашим движением в полностью данное единство человечества. Учение о том, как относиться к общественному иному, как к дару, но не как к бремени, которое определяет и ограничивает нас. То, что делает наше движение возможным, — это всепрощающая жертва, которая выступила в качестве посредника в трансформации человеческой рациональ-ности. Я прошу вас подумать, насколько это отличается от довольно стандартного взгляда, который кроется под отношением немалого количества людей, отношением, которое можно выразить примерно так:
В Ветхом Завете религия было коллективным явлением и, будучи таковым, нуждалась в Законе и ритуалах и тому подобном. Однако пришел Иисус и проповедовал религию благодати и преобразования сердца, что представляет собой нечто индивидуальное, а не коллективное. Итак, христианство — это в основном религия свободного индивида. Если отнестись к ней радикально, нам пришлось бы избавиться от ритуалов и любого понятия членства в церкви, отличного от добровольного присоединения. Однако ради удобства мы сохраняем множество старых ритуалов, которые некоторым могут показаться сегодня смешными, при условии, что мы помним, что они избыточны по отношению к тому, что на самом деле подразумевает христианство.
Я поднял этот вопрос потому, что к настоящему моменту, как я надеюсь, стало очевидным, что изменение сердца невозможно без одновременного изменения принадлежности к общественному иному. И это, конечно же, означает, что познание Иисуса невозможно без изменения отношений, которое теперь есть новый Израиль Бога.
Все это представляет собой неотъемлемую часть комплекса присутствия распятого и воскресшего Иисуса, что я пытаюсь изложить перед началом подробного исследования того, как мы по прошествии этого времени можем действительно познавать Иисуса, распятого и воскресшего Господа. Если это звучит сложно, возможно, это отчасти потому, что это действительно сложно. Для нас трудно понять, что основание нового Израиля представляет собой то же, что и основа любой святости, любого оправдания, любого преобразования. Нам ока-зывается сложно понять, что оправдание благодатью посредством веры в силу необходимости представляет собой коллективный феномен. Коллективный потому, что единственный вид спасения, который был нам дан, представляет собой начала единства всего человечества в новом обществе, основанном на прощении воскресшей жертвы. Благодать автоматически несет коллективный характер: не существует благодати, которая не стремится к строительству этого нового Израиля Бога. Не существует веры в Иисуса, которая по своей природе не связана с его основанием и укреплением этого нового человечества, и не существует приобретения пра-ведности, которое не подразумевает движения в сторону от определенного вида социальной «принадлежности», поддерживаемой изгнанием жертв, и одновременного движения к братскому строительству народа жертвы, присутствующего во всем мире.
Мы уже приблизились к концу того, что кажется долгим вступлением к теме «познавание Иисуса». Мы не можем начать разговор о познавании Иисуса без предельно ясного изложения обстоятельств, в которых он отдал себя для того, чтобы стать познаваемым, цели его прихода в мир. Мы не можем начать наши отношения с ним, то есть кроме как в этом свете и как часть всего этого. По этой причине я изложил параметры того, что можно узнать в познавании Иисуса, выразив плотность апостольского свидетельства, того, о чем свидетельствовали апостолы, когда они были очевидцами воскресения Иисуса. Я попытался показать, как то, что присутствие распятого и воскресшего Господа стало основанием нового Израиля, стало источником всего преобразования, всей благодати, всей святости и прощения, и что это представляет собой всеобщий феномен. Короче говоря, я попытался показать, что сказать: «Я верю в воскресение» прямо подразумевает также сказать: «Я верю в Церковь, которая суть единая, святая, кафолическая и апостольская».
Другими словами, новый Израиль, который Иисус основал в своей смерти и воскресении, подлинное сообщество людей, которое служит предзнаменованием примирения человечества с Богом, является таковым потому, что он — уникальная, отдавшая себя жертва; он свят потому, что это сообщество основано целиком на всепрощении этой жертвы: он католический потому, что, будучи единым, он в то же время и универсален, не связан границами культуры, расы или языка, так как он не основан в противопоставлении чему бы то ни было, но является данностью; и он апостольский потому, что его жизнь, поддерживаемая Святым Духом, есть присутствие распятого и воскресшего Господа, которое засвидетельствовали апостолы. То, что передается из века в век, — это апостольское свидетельство, которое является ведущей нормой любой оценки того, что составляет или не составляет христианскую веру.
Все это поддерживается среди нас уникальным способом — причастием. Все, что я сказал до сих пор о присутствии распятого и воскресшего Господа, можно законно отнести к ссылке на Евхаристию. Настоящее присутствие Иисуса в причастии — это присутствие распятого и воскресшего Господа, который пожертвовал Собой, основал новый Израиль, сделал возможным преобразование участвующих. Именно настоящее присутствие благодати оправдывает. Во всех прочих празднествах, которые мы называем таинствами, подчеркивается одно или более измерение этого присутствия распятого и воскресшего Господа. Однако в причастии присутствует весь комплекс, если только у нас открыты глаза и сердца для его восприятия и получения его!
Итак, я изложил структуру, в рамках которой любой разговор о познавании Иисуса, и не только разговор, но и любое действительное о нем знание имеет смысл и не приводит к заблуждениям. В последней главе я попытаюсь выполнить обещание, данное в названии этой книги.
1. Что подразумевал Иисус, когда представлял себя «основанием» или возникновением, говоря о Царстве Божьем? Откуда нам это известно? Каким образом Иисус одновременно использует и подрывает институты и практики иудаизма в рамках своего учения и деятельности?
2. Как Иисус использовал Пасху для толкования собственной приближающейся смерти и что это говорит нам о возможности строительства всемирного иудаизма? Является ли «всемирный иудаизм» подходящим для нас термином, когда мы говорим о христианстве?
3. Что означает, что, начиная с самопожертвования Иисуса, мы должны поклоняться Богу в соответствии с жертвой, а не в противопоставлении ей? Как это учит нас быть бдительными по поводу нашей собственной способности создавать жертвы, думая, что, поступая так, мы служим Богу?
4. Когда вы присоединяетесь к другим христианам для празднования Вечери Господней, Причастия или Тайной вечери, является ли это собранием кающихся преследователей, слушающих распятую и воскресшую жертву, объясняющих Писание и способных представить себе новые, не жертвенные способы укрепления себя в братстве? Если это не так, то что это и почему?
5. Что означает фраза: «оправдание верой»? Как вы получаете святость от группы людей, которые находятся в процессе открытия своего прощения? Что может означать открытие того, что вам не приходится оправдывать себя перед кем бы то ни было и вас любят таким, какой или какая вы есть? Что может означать для вашей группы, если ей не нужны никакие «враги», «посторонние» или «нечистые» люди, в противопоставлении которым вы определяете свою праведность? Как это может помочь строительству вашего сообщества?
СОДЕРЖАНИЕ
В каком-то смысле мне бы даже хотелось надеяться, что эта глава уже могла бы стать ненужной, так как я в основном буду говорить относительно постижения Иисуса о том, что должно было проясниться из предыдущих глав. Я лишь постараюсь показать это более отчетливо. Надеюсь, что я сумел донести то, как воскресший и распятый Господь дал узнать себя своим ученикам и, следовательно, посредством их свидетельства, нам. Позвольте мне последовать обратному процессу, начав, таким образом, с того, на чем я закончил предыдущую главу, и закончить тем, с чего начал в главе первой, рассматривая поочередно каждое измерение, которое было представлено и возрождено воскресшим Господом, чтобы показать, как каждое из них приводит нас чуть ближе к постижению Иисуса.
Мы закончили присутствием всемирной жертвы как основы нового единства человечества. В этой связи, я думаю, одним из первых вопросов, который мы можем задать себе, будет: до какой степени мы пойманы в сектантской системе разума? До какой степени наши отклики носят характер верности собственному роду? Позвольте мне предположить, когда это бывает: всякий раз, когда мы ведем себя, как если бы группа, к которой мы принадлежим, была самоочевидно лучше или более истинна, чем какая-либо другая группа. Другими словами, каждый раз, когда в наших реакциях или поведении появляется оттенок сравнения. Сравнение может быть в нашу пользу, когда мы считаем себя выше, или в ущерб нам, если мы принимаем роль угнетенной жерт-вы общества или чего-то иного. Обе эти модели поведения, основанные на сравнении, подводят нас — у нас нет единения с отдавшей себя жертвой, с Господом.
Так, например, католики могут легко говорить о протестантах или мусульманах, как будто католическая церковь стоит выше других групп. Следовательно, принадлежность к католической церкви превращает человека в более высокую личность: все-таки человек знает истины веры и принадлежит к истинной церкви. Такое отношение довольно распространено, оно рождает некое чувство принадлежности к воинственному братству с другими католиками, человек готов встретиться лицом к лицу с миром, которым управляет ужасная армия протестантов, язычников, масонов и прочих, и прочих. В некоторых странах слово «еврей» традиционно входит в подобный список «других» людей. Я думаю, вы уже поняли, о чем идет речь. Единство, созданное таким образом, даже шуточная эмоциональная связь, не имеющая никаких практических последствий, возникает за счет жертвы или жертв, за счет исключения. Иными словами, это единство, образованное в противопоставлении кому-то другому. И таким образом предается самая глубокая истина католической веры, всеобщей веры, которая по самой своей природе не может утверждаться в противопоставлении. Единство, которое дано воскресшей жертвой и которое дано в воскресшей жертве, есть нечто полностью данное. Иисус указывает на отсутствие какого-либо превосходства по отношению к кому бы то ни было. Любой, кто действительно постиг смысл распятой и воскресшей жертвы, никогда больше не сможет всем сердцем принадлежать к любой другой общественной, культурной или религиозной группе. Он или она всегда будет критически относиться к любой группе, потому что все иные группы основывают свое единство на противопоставлении другим людям или другой группе.
Только к одному единству он или она не может не принадлежать — к новому единству человечества, которое Святой Дух создает из воскресшей жертвы, единству, которое подрывает все прочие общности. И это новое единство, данное нам в католической церкви, пока не представляет собой реализованного единства, как это очевидно должно быть. Церковь не учит, что реализация единства в новом Израиле — это царство небесное, но что это всемирное таинство этого царства. Другими словами, это действенный признак реальности, осуществленной пока только в зародыше. Как таковое оно несет принципиально подрывной характер относительно всех прочих форм принадлежности, всех прочих способов создания единства. Но таково оно и есть в качестве дара Бога.
Итак, постижение Иисуса в силу необходимости подразумевает постепенное освобождение от любого чувства родовой принадлежности и трудный переход к чувству принадлежности, которое в чистоте дано нам. Единственная гарантия — бескорыстность дающего, и это означает принадлежность к группе, которая не имеет «постоянного местопребывания», которая, в отличие от лисы, не имеет норы, или, в отличие от птицы, не имеет гнезда. Я думаю, вы поймете, почему становится особенно грустно, когда католики превращают принадлежность к церкви во фракционную принадлежность, в определимую культурную группу с четко определенным внутренним и внешним и твердым убеждением по поводу тех, кто принадлежит ко внешнему. О таких людях можно сказать, что они и сами не вступают в Царство Небесное и выбрасывают ключ, чтобы и другие не смогли войти. Своим сектантским упорством в вере в уникальность истины католичества эти люди отрезают себя от доступа к истине, которая, по их мнению, при-надлежит им, но которая истинна только тогда, когда она принимается как отданное.
Оборотная сторона этого признака знания или незнания Иисуса представляет собой принятие роли жертвы, одного из ключевых ходов в современном обществе, если вы хотите создать собственное удостоверение личности и получить свое пространство, с тем чтобы к вам отно-сились терпимо. Я могу представить, что почти каждый из нас в то или иное время чувствовал эту культурную обязанность: если мы можем принять роль жертвы, то это делает нас чистыми и невинными. Общество — это злодей. Это тактика любого количества так называемых «меньшинств» в обществе и любого количества людей в их отношениях. Это также способ покрытия любого своего насилия или насилия меньшинства обвинением других (обычно туманным) во всех своих бедах. Следовательно, это может быть сильной формой эмоционального шантажа и серьезной помехой для того, чтобы отличить случаи, когда людей действительно преследуют и они нуждаются в помощи, от тех случаев, когда люди используют свой священный статус жертвы с тем, чтобы безнаказанно уйти, что не смогла бы сделать никакая другая группа или любой другой человек. Я уверен, каждый из вас сможет вспомнить примеры действия такого механизма в своей жизни.
И снова постижение Иисуса, распятой и воскресшей жертвы, помогает разобраться в такой ситуации.
Ведь если вы постигли смысл распятой и воскресшей жертвы, вы уже знаете, что сами вы не жертва. Значительно большая опасность кроется в том, что своими активными действиями или в силу упущения, или и того и другого вы сами создаете жертвы. У нас есть только одна отдавшая себя жертва, чье самопожертвование находилось вне любого заражения человеческим насилием или вне эксплуатации. Все прочие из нас соучаствуют в этом насилии. Человек, который думает о себе как о жертве, очень быстро делит мир на «мы» и «они». В постижении воскресшей жертвы существуем только «мы», потому что нам больше не нужно самоопределение в противопоставлении кому бы то ни было.
Итак, знание всемирной жертвы подразумевает переход в эти очень глубокие области нашей самоидентификации и нашего способа устанавливать отношения. Любой разговор о постижении Иисуса, допускающий фракционный подход, отношения «мы—они», может дать повод для обоснованного подозрения. Вы можете снова увидеть, как тема всеобщности жертвы и, следо-вательно, Церкви и тема оправдания верой становятся в этом свете одной и той же темой. Вся суть оправдания верой заключается в том, что она есть оправдание Богом, а не самооправдание. Проблема добрых дел, вставшая перед Лютером, заключалась в том, что он принял католическое настояние на добрых делах за неизбежный источник самооправдания. Самооправдание ведь происходит тогда, когда я оправдываю себя по отношению к кому-то или чему-то другому. Я попадаю в ловушку оборонительной позиции самооправдания, если я ставлю себя в постоянную зависимость от сравнения с другими или одобрения других людей. Это означает, что мое чувство индивидуальности, моя безопасность построены на противопоставлении к другим, а не просто и бескорыстно дана. Я во многом завишу от демонстрации своей непохожести, отдельности, непринадлежности к большинству. Самооправдание и фракционное отношение представляют собой один и тот же феномен. Данность благодати Божьей подразумевает растушую оценку собственной общности с целым человечеством и моей возлюбленности как одного из этого цельного множества, которое любит Бог; данность оправдания и данность всеобщности, католичества, спасения представляют собой один и тот же феномен. Таким образом индивид и группа одновременно учатся жить без какого- либо противопоставления, без самоопределения по сравнению с кем бы то ни было. Это верный признак истинного постижения Иисуса.
Давайте ненадолго вернемся еще на один этап назад. Постижение Иисуса неотделимо от постижения Иисуса в причастии. Я пытался показать то, как Иисус сосредоточил свое самопожертвование в символе, данном ученикам во время последнего ужина. В праздновании этого символа Святой Дух являет все самопожертвование Бога для нас как человека. Иисус присутствует в этой жертве именно как отдавший себя, распятый и воскресший Господь. Это единственная истинная жертва потому, что это празднование самопожертвования Бога в руках жестоких людей, а не жертва Богу этими жестокими людьми кого-то или чего-то, могущего при-крыть их вину.
Конечно же, существуют люди, которых ввели в соблазн, то есть заставили споткнуться вековые ложные учения о неприсутствии Иисуса в Евхаристии. Я не имею в виду то, что в силу незнания об истинном присутствии распятого и воскресшего Господа в Евхаристии именно в этом качестве они и не знают Иисуса. Проблема в тех, кто заставил их споткнуться. Однако было бы неправильно считать, что подлинное знание Иисуса может долгое время сосуществовать с полным незнанием его собственного объяснения своего самопожертвования, которое раскрыло модель всей его жизни и четко выразило характер того нового Израиля, который он вызывал к жизни. Само собой разумеется, что для получивших совершенно незаслуженную привилегию дара католической веры причастие представляет собой опору для постижения Иисуса. Оно, если угодно, обычный, формальный подход к нашему постижению Иисуса. Любые представления или чувства, которые могут у кого-то возникнуть, могут оказаться полезными или бесполезными, выгодными или невыгодными для этого человека, в зависимости от обстоятельств. Опре-деленным мерилом, однако, является то, что если такие представления или чувства приводят к преуменьшению значения обычного способа, которым распятый и воскресший Господь являет себя тем, кого он хочет ввести в новый Израиль, то что-то явно не в порядке.
Ибо присутствие распятого и воскресшего Господа в Евхаристии — это то, как Иисус дает познать себя: как того, кто не обладает формой или красотой, как того, кто служит, как того, кто отдал себя для жизни мира. Любое знание, противоречащее этому, — это не знание Иисуса. Пожалуйста, обратите внимание на то, что темы всеобщности жертвы и оправдания, вытекающие из бескорыстия жертвы, автоматически присутствуют в этом праздновании, которое одновре-менно есть суть создания и поддержание нового Израиля и явление всем верующим того, чье прощение оправдывает их.
В силу того что это праздник присутствия распятого и воскресшего Господа, чье воскресение есть наше прощение, он одновременно и место нашего преобразования. Я удивлюсь, если существует возможность более глубокого преобразования, чем медленное, почти неуловимое изменение, вызываемое в нас распятым и воскресшим Господом, при котором мы перестаем думать о себе как о жертве прежде всего и начинаем воспринимать себя действительными или потенциальными преследователями. Конечно, эта перемена в сердце может произойти только в ситуациях и отношениях, возникающих в существующем обществе, возможно, в настоящем конфликте. Это тот вид излечения, который затрагивает самый центр нашей жизни, наших фантазий, наших проекций, нашей паранойи, нашей незащищенности. Ибо способность превратиться в кающегося преследователя или кающегося предателя — способность стать Павлом или Петром — не приходит сразу. Прощение приходит к нам в первую очередь как исцеление нашей слабости, нашей жалости к себе, нашей неприязни к себе, и постепенно у нас появляются сила и достоинство и свобода оказаться в состоянии осознать себя не людьми, против которых согрешили, а грешниками. Необходима экстраординарная сила души для того, чтобы свободно оглянуться и воспринять других, общество, группу не с точки зрения обороны, не как «их», но как нас. И «нас», среди которых я могу оказаться камнем преткновения, который и есть часть исцеляющего таинства Евхаристии.
Это преобразование, возможность которого постоянно дается нам в присутствии распятой и воскресшей жертвы, — это не просто нечто индивидуальное. Оно подразумевает видоизменение нашей солидарности, чтобы мы прекратили участвовать в установлении отношений с другими, с группой, отношений, основанных на исключении, и вместо этого попытались ощутить бытие по-другому. Для этого нужна новая форма солидарности, новая форма принадлежности, которая не зависит от исключения, от страха, что мы сами можем быть исключающими, в этой форме мы учимся создавать единство, не связанное с изгнанием. В любом данном праздновании причастия это движущая сила происходящего, преобразование, нам дарованное. Это католическая вера, в которой даже ужасно грешный священник, даже слишком навязчивая литургия (в которой торжественного величия может быть слишком много или слишком мало) не сможет победить присутствие воскресшего Господа, творящего это изменение в людях.
Я полагаю, что здесь нужно было бы сделать пояне- ние, указав на присутствие Иисуса в скрытом таинстве. Для некатоликов мне следует пояснить, что это обычай хранить освященное тело Христово в скинии на видном месте в церкви или часовне с вечным пламенем, часто красным, или перед ней, как символ присутствия святого причастия. Совершать коленопреклонение каждый раз, проходя мимо скинии, — традиция католиков. Иногда организуют процессию раздачи, а также литургию поклонения и благословения святым причастием, известную как бенедикция. Кроме того, для многих католиков привилегированное место молитвы — перед святым причастием, так как оно неисчерпаемый символ присутствия Иисуса. Я сделал это пояснение для того, чтобы просто показать, что присутствие Иисуса в скрытом таинстве представляет собой, конечно же, то же присутствие, что и в Евхаристии. Другими словами, это постоянное присутствие распятого и воскресшего
Господа, явленное нам как наше прощение и молитва рядом с воскресшим Господом, способно привести молящегося к неким глубокими изменениям, ставшим доступным благодаря Воскресению. Это, возможно, один из самых привилегированных способов работы в тишине и уединении над изменениями в отношениях, но искать пути этих изменений необходимо также в контексте повседневной жизни.
Давайте теперь посмотрим на то, как распятая и воскресшая жертва, явленная нам, способна повлиять на прощение в нашей жизни. Я думаю, ключом к этому является роль, которую играет наша память. Прощение и память по своей природе связаны. То, что называется исцелением памяти и прощением грехов, суть часть одно и того же. Обычно исцеляются от тех воспоминаний, которые представляют собой последствия грехов или оплошностей других людей, сказавшиеся в нашей жизни, а нуждаются в прощении те, также занозой застревающие в памяти моменты, когда мы сами разрушительно влияли на кого-то или манипулировали другими людьми, возможно, мы даже относились к себе, как к чему-то «иному», что позволяет разрушать и манипулировать. Общее в этих формах поведения — искаженный образ связи с другим. На многих уровнях мы заперты в различные формы защиты, агрессии, соперничества и т. п. в отношениях с определеннными другими людьми и на самом деле со всеми прочими в целом. Мы не можем сказать, что здесь речь идет именно о конкретных других людях, когда мы узнаем о способах потакания себе в повторяющихся механизмах, совершая одни и те же искаженные ритуалы и следуя одним и тем же моделям поведения в отношении именно к тем другим людям, за которых мы вроде бы считали себя ответственными.
В наших отношениях с социальным иным, которое формирует нас, мы можем совершить самую существенную ошибку. Мы можем предположить, что наши мысли, наши чувства совершенно оригинальны. Мы — уникальны, и наша маленькая независимая уникальность нуждается в защите, в противопоставлении этому социальному иному. Это означает обречь себя на негодование по поводу иного, обвиняя его во всех своих бедах, и все больше и больше убеждаться, что мы в своем праве, мы — особенные, нечто вроде одинокого героя или жертвы посреди несправедливого мира. Я говорю здесь не о холодном умозаключении, но о моделях отношения сердца, которые всплывают на поверхность в нашем поведении даже и не вполне осознанно.
Еще полбеды, что мы утверждаем нашу независимость и отрицаем нашу зависимость от окружающего нас социального иного. Беда в том, что это лишает нас способности изменяться. Ведь истина в том, что мы вовсе не независимы от социального иного. Возможно, тот, кто особенно убежден в своей независимости, особенно сильно заперт в ином, в котором он отчаянно нуждается, как в отражателе или контрпримере, по сравнению с которым он (или она) демонстрирует свое превосходство. Истина состоит в том, что мы полностью зависим от социального иного. Оно привело к нашему рождению и дает нам пищу и тому подобное, многие события происходили до нашего прихода, мы их получили как составляющие большой истории, кроме того, от него мы получили язык, модели мышления и даже желания. Во всем этом социальное иное предшествует нам и формирует нас. Наше научение тому, как подражать этим вещам, суть наше введение в бытие человеком.
Проблема заключается в том, что социальное иное, которое формирует нас, которое существует сейчас и существовало до нас, — это насильственное иное, полное искажений, жестокости, убийства и эксплуатации, всем этим кишит наша планета. Другими словами, вместе с тем, как оно делает нас людьми, то есть чем-то хорошим, оно привносит в нас все виды насилия и потрясений. Каждый из нас заперт в социальном ином в серии порочных кругов. То, что мы вообще можем воспринимать это, целиком и полностью заслуга распятого и воскресшего Иисуса. Для нас не было бы вовсе никакой возможности воспринять насилие иного, которое формирует нас, если бы не было еще чего-то иного, если угодно, другого вида иного, которое не является частью насильственного иного, формирующего нас.
Именно это было явлено безвозмездно отдавшей себя жертвой. Вы помните, что выше в этой книге я подчеркивал, что Иисус отдал себя на смерть и его воскресение абсолютно безвозмездно. Все это было совершено за пределами «ока за око» и «ты мне, я тебе». Однако это не было просто беспричинным актом щедрости. То, что было дано, раскрывало человеческие условия, рас-крывало основу насилия, которая запирает нас друг в друге. Богу потребовалось позволить нам убить его, чтобы он смог освободить нас от наших самых глубоких связей, которыми мы опутаны в насильственном социальном ином. Действительно, только прощение нас за это может действительно простить нас. Опять же слово «прощать» означает «освободить»: только освобождение нас от этого и в самом деле освободит нас.
Уровень, на котором присутствие распятого и воскресшего Иисуса воздействует таким образом на нашу жизнь, и есть уровень, на котором формируется наша индивидуальность в искаженных отношениях с социальным иным. Другое социальное иное, если позволите так выразиться, вторгается в образ, которым мы привязаны, разрешая нам освободиться и перестроить свою индивидуальность через нашу зависимость от нового, мирного иного. Итак, именно вторжение этого совершенно нового мирного иного в нашу модель установления отношений способно позволить нам освободиться настолько, насколько мы сами даем волю другим. Это подчеркивается Иисусом в каждой притче, в каждом моменте учения: прощение нас Богом и наше прощение других — часть одного и того же действия. Не существует прощения одного без прощения другого.
Так, в случае со всеми нами, это означает, что все наше отношение с тем, что является отличным от нас, изменяется, и это изменение, как бы медленно оно ни происходило, можно почувствовать. Мы способны освободиться от тех воспоминаний, которые привязывают нас к местам, обстоятельствам или отношениям, оставившим нас бессильными или подавленными. Мы получаем способность понять, каким образом то, что мы сделали и за что мы сами себя оправдали, принимает участие в тех же разрушительных отношениях с другим, и, значит, раскаяться в этом.
Давайте более внимательно взглянем на то, что представляет собой акт покаяния: он подразумевает восприятие различия между моделью отношений насилия и новой, мирной моделью отношений, которую представила всепрощающая жертва, и способность увидеть, как мы зависели от насильственной модели в то время, когда, по нашему мнению, мы были свободны. Осознание нашей зависимости суть начало нашего исцеления и прощения, так как это означает, что мы уже начали относиться мирно к тому, что отлично от нас. Чистая печаль, вызванная таким осознанием, и начало усваивания новых моделей поведения — это то, что составляет наше новое сердце, изменение нашего сознания, метанойю, глубокое изменение в наших моделях отношений в смысле приобретения миролюбия по отношению к иному. Этот процесс становится особенно наглядным на исповеди, когда священник являет собой символ глубокого прощения, исходящего от самого распятого и воскресшего Господа.
В силу бескорыстности его присутствия, распятый и воскресший Господь работает над высвобождением того, что наша память и наша тяга к насилию запирает в нас как нечто, отличное от нас. Следовательно, на самом глубоком уровне нашего существа, на уровне, благодаря которому становится возможным наше самосознание, на уровне, который иудеи называли «сердцем», не существует постижения Иисуса, распятого и воскресшего Господа, без этого, возможно, медленного, возможно, драматического сдвига в моделях наших отношений с другими, сдвига, который я пытался описать.
Именно как часть постижения Иисуса мы можем ожидать этого сдвига, который превращает нас из одинокого героя, отрицающего зависимость от прогнившего и испорченного мира, в кого-то до ужаса обычного. Одна из гарантий постижения Иисуса заключается в том, что человек постепенно стал ближе к дому, стал частью этого прогнившего и испорченного человечества. Человек постепенно отдает себе отчет в своем соучастии в его недостатках и насилии и не пытается скрывать этого. Он знает, что, именно поскольку он — часть человечества, его может коснуться новый вид зависимости от нового вида иного, которое приходит в мир как всепрощающая жертва. Так, наша память, вместо того, чтобы ограждать нас от других, исцеляется за счет подключения к другим, но новым образом: наши грехи, какими бы тяжкими они ни были, вместо того чтобы стать стимулом к отделению, превращаются в исток нового вида солидарности, и если вы сомневаетесь в этом, взгляните на любую группу анонимных алкоголиков. Мы даже учимся ненавидеть наши грехи не как часть ненависти к себе, которую не сможет скрыть никакой очевидный мирской успех, но из-за воздействия, которое они оказывают на других. Другими словами, преобразуется вся наша ментальность.
Было бы недостаточно воспринимать Распятого и Воскресшего просто как освобождающего нас от «принадлежности» к миру. Есть нечто большее, чем это. Наши желания, которые были сформированы в насилии, преобразуются не магией, а новым видом практического обучения, которое, как и все наше обучение, основано на подражании. Мы учимся подражать отдавшей себя жертве, движимые жертвенным сознанием, что и освобождает нас для бескорыстного действия, раскрывает нам механизм изгнания неудобных и вдохновляет нас на службу им, солидарность с ними и так далее. Конкретными, практическими шагами переобучения, которые вначале противоречат нашим старым моделям поведения, мы приближаемся к новым желаниям, вся наша личность формируется новыми желаниями, в подражании тому, в чьих желаниях, в чьем подражании отсутствуют камни преткновения, отсутствует соперничество. Иное, которое формирует нас, это уже не мир с его стремлением к насилию и соперничеством, где мы вводим друг друга в искушение, заставляем друг друга оступаться. Теперь иное, которое формирует нас, становится духом отдавшего себя в жертву. Нами овладевает распятый и воскресший Господь путем медленного процесса приведения в транс, или овладения, который должен пройти через конкретные шаги, расширяющие пространство свободы и служения. Я думаю, именно это имел в виду Павел, когда сказал: «И уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал 2:20). Он говорил о мирном овладении, о преобразовании всей личности, формирующейся желанием. Он говорил о наслаждении процессом, суть которого составляет непрерывное совершение действий в подражание отдающей себя жертвы, вдохновляемое умом жертвы. Конкретные действия, дела подражания — это именно то, как благодать предоставляет нам свободу, а это значит, что нами овладел Христос.
Такого рода воздействие на человека — часть комплекса постижения Иисуса. Если кто-то скажет, что знает Иисуса и такое воздействие не будет частью того, о чем они говорят, то это вызовет у меня подозрения. Пожалуйста, обратите еще раз внимание: я ссылаюсь на то, что Иисус, который известен, единственный Иисус, постижение которого нам доступно, есть распятая и воскресшая жертва. Его присутствие работает над этой глубокой трансформацией прощения и одновременно вводит нас во всемирный новый Израиль. И это даже не отдельные действия: наше прощение, наше исцеление, наше преобразование, наше развитие нового сердца конкретной службой и конкретным самопожертвованием, новые модели установления отношений, отказ от необходимости в самооправдании, в индивидуальности для сравнения и вступление в новый Израиль Бога, католическую церковь, — все это одно и то же.
Так же, как я настаивал на том, что люди, которые скажут, что они знают Иисуса, но не знают или не воспринимают этих вещей, могут обманывать сами себя, я так же считаю важным сказать, что те многие, кто занервничали бы, сказав, что они постигли Иисуса и одновременно знают и об этих вещах, и в самом деле осознают себя частью медленного опыта или, возможно, скачкообразного преобразования, также могут обманывать сами себя. Ибо знать об этом в действительности означает постигнуть силу и присутствие распятого и воскресшего Иисуса.
До этого момента я пытался изложить то, как мы можем извлечь смысл из разговора о «постижении Иисуса», вытекающий из тщательно отобранных сведений об Иисусе. Теперь я предлагаю сделать мой подход несколько менее прямым, взглянув на некоторые существующие модели постижения Иисуса и сравнив их с тем, что Иисус сам говорит о таких вещах в Евангелии от Иоанна.
В этой книге я пытался подчеркнуть то, что наш разговор о постижении Иисуса занимает свое надлежащее место в языке веры. Я пытался указать на все способы постижения, осознания и восприятия, которые могут не отбить вас от «постижения» сразу же. Я же хочу сделать следующее: взять обсуждаемый нами вид постижения, постижение, имеющее объективные, общественные последствия, которое производит изменения в отношениях с течением времени и во всем спектре чувств, и сравнить их с расхожими предположениями, что постижение Иисуса похоже на постижение тайного друга.
Вам, возможно, известно о существовании того, что можно назвать «интимистской» духовностью, — я заимствовал из испанского языка слово intimista. Это способ быть «духовным», который имеет много общего с личными чувствами. Следуя такому образу мышления, постижение Иисуса может быть сильным личным переживанием, которое почти невозможно передать другим людям. Это может быть неожиданное усиление религиозного чувства, которое заставляет человека осмыслить всю его жизнь в целом. Существует неисчислимое количество возможных переживаний такого рода, которые переживающий их человек может счесть пережи-ваниями Иисуса.
Из того, о чем я говорил до этого момента, вы, возможно, догадались, к чему я клоню. Считает ли себя получатель такого опыта отделенным от других этим переживанием? Если это так, то можно усомниться, как это может быть переживанием распятого и воскресшего Господа. Переживание распятого и воскресшего Господа делает человека более, а не менее обычным, более, а не менее склонным любить человеческую природу и подтверждает зависимость от нее. Он склоняет человека меньше судить других и считать себя независимым от других. Причина, по которой я делаю на этом особый упор, заключается в том, что существуют учения, в которых определенный род переживания считается критерием проверки истинного христианина. Переживание превращается в настоящий делитель, в камень преткновения.
Это имеет самые негативные последствия. Одно из них — то, что люди, о которых идет речь, думают, что они уже добились своего. Они «спасены» (или как бы они это ни называли). Это ужасная ошибка, потому что они превратили переживание или серию переживаний в замену взаимоотношениям, работы в течение долгого периода времени, которая вызывает основа-тельные изменения в жизни человека. Единственный способ проверить духовное здоровье людей — взглянуть не на чувства, а на модели отношений с конкретными другими, и в частности, на модели отношений с теми группами людей, с которыми Иисус отождествлял себя, — с бедными, беззащитными, заключенными в тюрьму, больными и так далее. Частный опыт, называемый «постижением Иисуса», никогда не может быть заменой общественного изменения образа уста-новления отношений в рамках общественной структуры, в которой Иисус позволил познать себя: таинства и жертвы. Человек, который действительно думает, что частный опыт постижения Иисуса может сослужить ему хорошую службу во время последнего суда, должен готовить себя к потрясению, которое в этот день вызовет тот, кого, как они утверждают, они постигли и кто может повернуться к ним и сказать: «Говорю вам, я не знаю его». В критерии, изложенном в 25-й главе Евангелия от Матфея, в притче об овцах и пастырях, нет ничего субъективного.
Другое негативное последствие такой подход может иметь для человека, который не имеет такого опыта, но является верующим, возможно, верующим, имеющим большие проблемы в определенных областях его или ее жизни. Для этого человека требование личного переживания Иисуса может стать невыносимым бременем. У него может усилиться и даже углубиться ощущение, что его на самом деле не любят и что он не дотягивает до того, чтобы быть христианином. Другие очевидно имеют это удивительное переживание и радостно говорят об Иисусе, или говорят на незнакомом языке, или что-то непонятное, а этот человек остается с ощущением, что он каким-то образом был оставлен Богом за бортом.
Конечно, то, что человек был оставлен Богом, — это ложь, и определенно верно то, что Бог хочет, чтобы этот человек любил себя, имел более высокую самооценку именно для того, чтобы быть способным любить других. Это может на самом деле означать, что этого человека в будущем ожидают подлинные и удивительные чувства. Но они никогда не станут ему доступны, пока он не переступит через камень преткновения, который представляет собой требование определенных чувств. Без этого такие люди увязнут в особом виде ревности, которая заставит их чувствовать себя второсортными христианами по сравнению с теми, кто имел то самое переживание. И существует только один выход из этого положения, который представляет собой выход из всего поля напряжения, окружающего личные переживания: научиться не сравнивать свои переживания с другими и вместо этого уменьшить напряжение в общедоступных образах того, как распятый и воскресший Иисус являет себя и показывает им свою любовь. Им придется учиться тому, как отказаться от стремлений к переживаниям, если они узнают, что эти стремления, какими бы духовными они ни казались, пропитаны завистью и соперничеством. Эта книга призвана помочь в достижении именно этой цели .
Здесь следует отметить, что в истории церкви многие из святых (но не все!) умалчивали о своих личных переживаниях Иисуса. Это не означает, что они не имели таких переживаний, но отличительным признаком их истинности было то, что одаренные этим старательно избегали огласки своих переживаний. Причина тому была двойственна: во-первых, они понимали, что легко могли бы обмануться; а во-вторых, они не хотели, чтобы суть их переживаний стала камнем преткновения — поводом для ревности или соперничества — для тех, кто не имел таких переживаний. Короче говоря, они не хотели вводить других в соблазн. Это желание помочь другим избежать соблазна служит, наверное, лучшим указанием на то, что речь идет о подлинном постижении Иисуса, ибо разрешение ученичества для других есть именно подражание обучению без соперничества, чему и учил Иисус.
Третье негативное последствие любого основанного преимущественно на личном опыте постижения Иисуса заключается в том, что он заканчивается созданием барьера для веры у неверующих. Если то, что они слышат, представляет собой в основном разговор о личных переживаниях, с тем предположением или утверждением, что без такого переживания вы на самом деле чего- то не понимаете, в этом случае не существует лучшего оправдания для того, чтобы не принимать веру всерьез. Я мог бы думать примерно так: «Если бы был Бог и он хотел, чтобы я принимал Его всерьез, он дал бы мне одно из этих переживаний, которые сделали бы меня христианином, и я принимал бы его всерьез. Так как он не дал мне таких переживаний, мне не стоит беспокоиться по поводу религии». Это вздор. К настоящему моменту истории Бог сделал себя доступным для постижения практически повсюду — в лице всенародно казненной жертвы. Откровение всепрощающей жертвы доступно на всей поверхности планеты за редкими исключениями. Вера приходит с этим откровением, которое проповедуют те, для кого оно стало тем, о чем они могли свидетельствовать.
Пусть у вас не создается впечатления, что я против личных переживаний любви Иисуса или постижения Иисуса. Ничего подобного. Но такие переживания придут к тем, к кому они придут, и они не являются критерием для чего бы то ни было. Даже тем, у кого эти переживания были, возможно, было бы лучше игнорировать их, исходя из традиционного соображения, что одно маленькое действие из милосердия может быть более ценно для Бога, чем самые высокие ступени мистического экстаза. Тем, у кого не было таких переживаний, определенно стоит их игнорировать исходя из того, что ни одно желание, вызываемое ревностью, не может исходить от Бога. Как может Бог дать нам то, что он хочет нам дать, если мы стремимся к тем же чувствам, которые мы видим у того или иного человека? Проблема ревности заключается в том, что она подразумевает стремление к чему-то в подражание кому-то, когда то, чем обладает другой человек, нам не нужно; но мы не можем добиться того, что нам действительно нужно, потому, что нас слишком захватило подражание.
Никакое частное переживание Иисуса, как чьего- то друга, приятеля, кого-то, с кем вы говорите в одной комнате, не может быть заменой любого более радикального знания Иисуса, которое я попытался изложить перед вами и воздействие которого на жизнь человека суть медленное, но грандиозное насыщение всей жизни этого человека. Он облекается силой освободиться от серии моделей взаимоотношений и принять другие модели, последствия чего можно почувствовать в их собственной жизни, но, что более удивительно, может быть воспринято и описано любым наблюдателем и определенно означает поворот в сторону жертвы.
Теперь я хочу сказать, что когда я использую фразу: «медленное, но грандиозное насыщение всей жизни человека», я ничего не изобретаю. В 14-й главе Евангелия от Иоанна (Ин 14:22-24), в котором Иуда (не Искариот) спрашивает Иисуса: «Господи, что это, что Ты нам хочешь являть Себя, а не миру?», Иисус отвечает: «Если кто любит Меня, слово Мое соблюдет, и Отец Мой возлюбит его, и к нему Мы придем и обитель Себе у него сотворим». На первый взгляд это может показаться очень странным ответом на вопрос «Как ты хочешь явить Себя нам?». Он странен потому, что в нем не говорится о явлении к кому-либо, то есть явлении извне тебя или меня, когда мы смогли бы узнать, или увидеть, или узнать того, кто является нам. Явление происходит внутри жизни и моделей отношений человека.
Терминология Иоанна отличается от той, которую использую я, но выражение «слово Мое соблюдет», так же, как и выражение «соблюдет Мои заповеди», охватывает область подражания в любви, как это показано в новой заповеди: любите друг друга, как Я возлюбил вас. Элемент подражания навечно вписан в заповедь любви. Так, когда Иисус отвечает Иуде: «Если кто любит Меня, слово Мое соблюдет, и Отец Мой возлюбит его, и к нему Мы придем», он говорит не о каком-то кантианском напряжении воли, но о подражательной модели, в соответствии с которой человеком овладевает иное: «и к нему Мы придем и обитель Себе у него сотворим». Соблюдением слова, подражанием любви мы позволяем овладеть собой. И это то, как Иисус является нам, а не миру, превратив себя в знаки овладения им нами. Именно это и есть насыщение всей жизни человека, которое я имел в виду. Оно означает, что Иисус не есть «иной» для нас, как нечистая совесть есть «иная» по отношению к нам, представитель какой-то силы, которая пугает нас. Иисус иной для нас так, как для нас иной Бог, способный двигать нами целиком исходя из нашей свободы, не замещая ее. Если вам нужно «доказательство» того, что Иисус был Богом, это именно оно, и Иоанн предлагает именно это в качестве доказательства того, что Иисус есть Бог, когда он приводит слова Иисуса: «В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас» (Ин 14:20). Иисус дает узнать себя как Бога, превращая нас в других Христов на том уровне, на котором только Бог может нас изменить.
Сейчас, в этой уже определенно последней части книги, позвольте мне обратиться к одному несколько поразительному предположению, вызванному чтением Евангелия от Иоанна. Суть предположения в следующем: Иисус на самом деле совсем не заинтересован в том, чтобы люди его познавали.
Позвольте мне объяснить. Иисус никоим образом не есть абстрактная «цель». И это часть присутствия того, кто освобождает нас от камней преткновения. Предположим, вы хотите пойти на концерт, и перед его началом кто-то выходит на сцену и объясняет вам, что произойдет, чтобы вы лучше понимали ценность предстоящего. Это хорошо, если появляется ненадолго, делает свое дело и снова исчезает. Однако вы, возможно, сталкивались со случаями, когда ведущий, по-видимому, неправильно понимает свою роль. Он, вероятно, думает, что публика на самом деле хочет послушать его, восхищается им, считает его важным. Это смущает, поскольку показывается именно самомнение человека, явно непропорциональное его настоящей роли указателя чего- то другого. Он совершает ошибку в том, что позволяет себе думать, что он цель сам по себе. Это похоже на то, когда вы слышите, как другие люди произносят речи о себе, а не о том, кого они должны представить, или кинозвезды на пенсии, когда они неожиданно получают шанс попасть в кадр после того, как о них никто уже не слышал лет десять, и они довольно жалким образом упиваются этим.
Иисус находится вне такого недоразумения. Посредством Евангелия от Иоанна он указывает на Отца. Он прекрасно понимает, что истинная цель его присутствия — явить Отца. Как и все человеческие существа, он формируется своим отношением к тому, что отлично от него. В его случае, отличное от него — это не социальное иное, мир с его искажениями и насилием, пере-мешанными с его любовью и добродетелями, а совершенно трансцендентальное иное, безвозмездное иное, Отец, чья безвозмездная любовь к нему была известна Иисусу.
Во всем Евангелии от Иоанна Иисус подчеркивает свою зависимость от Отца, то, что без него он ничего не может сделать, что он делает то, что, как он видит, делает его Отец. Он связанный-с-Иным человек. Движимый другим. Возможно, именно это смутило его современ-ников и привело их к подозрению, что он может быть одержим демоном. Им было ясно, что Иисусом движет Другой. Это, как я могу указать в качестве отступления, стало именно тем влиянием, которое было оказано на моего друга недавней серией бесед с Матерью Терезой: он ушел, наиболее удивленный тем очевидным фактом, что ею движет другое.
Суть этих замечаний заключается в том, что подлинной заботой Иисуса было то, что люди должны знать его Отца, а не его. В то же время он осознает, что только через него становится доступным истинное знание Отца. То есть, только увидев модель жизни Иисуса, прожитую с жертвенным сознанием, становится возможным узнать Отца, который раскрывается только в изгнании. Позвольте мне пояснить этот момент. Весь процесс жизни Иисуса, приведшей к его смерти и включая ее, — это то, что определяет, кто есть Отец. Это потому, что жизнь, прожитая в послушном ответе на любовь Отца, и есть точное подражание любви Отца, прожитая в условиях человеческой расы. Подражание раскрывает того, кому подражают. Именно благодаря жизни и смерти Иисуса стало возможно человеческое открытие того, кто действительно есть Отец.
Итак, Иисус открыл себя не как цель саму по себе, но строго как средство явления Отца. В его знаменитом ответе Филиппу в 14-й главе Евангелия от Иоанна сказано именно это: «Я — путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу иначе, как чрез Меня» (14:6). Иисус есть тот, кто показывает Отца. Позднее это стало еще более очевидно, когда Иисус сказал: «А жизнь вечная в том, чтобы знали Тебя, единого истинного Бога,и Кого Ты послал: Иисуса Христа » (Ин 17:3). Последними словами последней речи Иисуса перед судом и распятием были следующие: «Отче праведный, и мир Тебя не познал, но Я Тебя познал, и они познали, что Ты Меня послал. И Я поведал им имя Твое и поведаю, чтобы любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них была, и Я в них» (Ин 17:25-26).
Иисус, следовательно, был заинтересован в том, чтобы мы узнали Отца, так как это и в самом деле принесет нам добро. Теперь мы можем определить, что он считает знанием Отца, из того, что он недвусмысленно говорит о незнании Отца. Послушайте: «Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы от мира были, мир любил бы свое. А так как вы не от мира, — но Я избрал вас от мира, поэтому ненавидит вас мир. Помните слово, которое Я сказал вам: раб не больше господина своего.Если Меня гнали, и вас будут гнать; если слово Мое соблюли, и ваше будут соблюдать. Но это все будут делать вам за имя Мое, потому что не знают Пославшего Меня» (15:18-21). Здесь он как нельзя более ясно показал, что незнание Отца и участие в гонениях суть одно и то же. Если необходимо развить эту мысль, то несколькими стихами далее, в 16-й главе, мы найдем следующее: «Будут отлучать вас от синагог; но приходит час, когда всякий, кто убьет вас, будет думать, что он приносит службу Богу. И это они будут делать, потому что не познали ни Отца, ни Меня» (16:2-3). Опять же незнание Отца есть одно и то же с участием в изгнании и гонениях, даже если кажется, что это делают в служении Богу. Знание Отца и жертвенный разум суть одно и то же.
Это неудивительно, когда Иисус неожиданно обрушивается на своих учеников прямо перед распятием. В 8-й главе Евангелия от Иоанна записана удивительная беседа Иисуса с некоторыми фарисеями о знании Отца. Фарисеи спрашивают Иисуса, свидетельствует ли он о себе, на что Иисус отвечает, что его Отец также свидетельствует о нем. Затем он указывает фарисеям, что «ни Меня вы не знаете, ни Отца Моего. Если бы вы Меня знали, то и Отца Моего знали бы» (8:19). Разговор продолжился предложением Иисуса ввести основной критерий в его обсуждении Отца. Фарисеи были потомками Авраама, но они не знали Отца. И это показала их попытка убить Иисуса. Попытка убить означает, что бог, которому они в действительности сыновья, есть дьявол, кто был убийцей с самого начала. Не может быть вселенской беседы между Богом, которого они выдают за Отца своего, и богом, чьи последователи слепы кдеяни- ям своим, когда они изгоняют и убивают; не может быть вселенской беседы между тем богом и Отцом, которого знает Иисус, который есть Тот, кто послал Иисуса, и кто раскрыл себя именно через самопожертвование
Иисуса, даже если при этом пришлось позволить убить себя. Существуют непримиримые принципы. Так, когда Иисус говорит: «вы не познали Его» (Ин 8:55), определение незнания Отца опять же подразумевает участие в изгнании и линчевании: «Тогда взяли они камни, чтобы бросить в Него» (8:59). Определением знания Отца опять же является жертвенный разум.
Знание Отца означает осознание того, как Бог на самом деле относится к миру: Он любит его и посылает Сына Своего во искупление наших грехов. Следовательно, это означает, что не существует знания Иисуса без осознания того, что он был послан с жертвенным сознанием — свободно пожертвовать собой, чтобы мы смогли освободиться от наших моделей отношения, основанных на насилии. И это очень беспокоящая мысль. Это то знание, которое может быть только практическим. Не существует знания Отца или Иисуса, которое не есть также и практический ум, заботящийся о том, как мы относимся к тем, кто изгнан. Не существует знания Отца, которое можно получить в изоляции от развития наших практических отношений с по-стоянным скрытым и не совсем скрытым линчеванием нашего мира. Приведу небольшой пример: крестьяне Виши во Франции, которые спрятали 5 тысяч евреев прямо под носом их угнетателей на время войны, знали Отца; и напротив, немецкие теологи, которые были рады переписать теологию для того, чтобы сделать Иисуса неким арием, и которые проигнорировали гонения евреев или смотрели на них сквозь пальцы; какими бы великими ни были бы их благочестие, их молитвенная жизнь, их рвение, какое бы количество докторских степеней они ни имели, они не знали Отца, и поставим на этом точку.
Постижение Иисуса, следовательно, представляет собой часть, необходимую часть, постижения Отца. Оба этих процесса указывают друг на друга. Отец хочет, чтобы мы увидели себя в Иисусе для того, чтобы мы могли начать строительство нового человечества на стороне жертвы, а не в противопоставлении жертвам, как мы продолжаем делать. Иисус раскрывает Отца посредством своего послушного подражания, даже до своей смерти для того, чтобы все наши фантазии по поводу Бога были уничтожены навсегда и образ Бога перестроен так, что он разрушает все наши индивидуальности, и союзы, и группы, и определенности. То, что связывает Отца и Иисуса, следовательно, есть жертвенное сознание. Именно в его свете мы начинаем понимать связь между ними: любовь к нам, которая потребовала послать Иисуса, любовь к Иисусу, которая потребовала послать его на смерть и воскресить, любовь Иисуса к Отцу, которая потребовала сознательно отдать себя в жертву за нас. Именно знание жертвенного разума освобождает нас: правда, которая нас освобождает, — это правда жертвы. Утешитель, Дух истины, который выступает против линчевания мира, — это жертвенное сознание, свидетельствующее о правде, которая происходит от жертвы. Именно по этой причине Иисус сказал своим ученикам в Евангелии от Луки (12:11): « Когда же будут приводить вас в синагоги и к начальствам и властям, не заботьтесь, как или что ответить вам в свою защиту, или что сказать. Ибо Святой Дух научит вас в этот самый час, что надо сказать». И неудивительно, что Святой Дух сделает только это; сделать так, а также сделать все прочее, — это не будет некоей дополнительной функцией Святого Духа. Я надеюсь, вам уже стало ясно, что Святой Дух и есть жертвенное сознание.
Возможно, вы помните, что в начале этой книги я процитировал слова проповедника из Папского дома:
Какая основная цель всего проповедования Евангелия и всего катехизиса? Возможно, научить людей определенному количеству вечных истин или передать христианские ценности подрастающему поколению? Нет, основная цель — привести людей к личной встрече с Иисусом Христом, единственным Спасителем, сделав их его «учениками».
Я надеюсь, что сейчас, в самом конце этой книги, это последнее утверждение имеет больший смысл. Мысленно вернитесь назад к 8-й главе Евангелия от Иоанна и разговору с фарисеями. Иисус оспаривает абсолютную уверенность фарисеев в том, что они знают Бога потому, что они знали Авраама и были его детьми. Он оспаривает это переопределением «Отца» таким образом, каким это не смогла сделать никакая наследственность, никакая принадлежность к группе, никакая культура. Отца можно узнать только в изгнании Сына.
Это означает, что для каждого из нас постижение Иисуса и через него постижение Отца не может быть просто чем-то, что можно узнать. Это следует открыть, так как жертвенное сознание освежает в нашей жизни возможность по-новому относиться к тем, к кому мы слепы, к тем, кого мы исключаем. Именно на это открытие, каким бы постепенным оно ни было, подпитываемое явлением жертвы, воскресшей как прощение, в жизни Церкви и таинствах, включающее в себя по-стоянную критическую переоценку наших моделей принадлежности, наших повторяющих моделей отношения, ссылался папский проповедник, как на нашу «личную встречу» с Иисусом Христом. По мере того как наши глаза постепенно открываются и мы становимся учениками в служении тем, кого наш жертвенный разум открывает нам, мы поймем, что мы пришли к знанию Иисуса, а вместе с ним и Отца. Мы будем удивлены, узнав, что то, что кажется дорогой, ведущей только к исключению и сужению горизонтов, вместо этого превращается в магистраль с постоянным увеличением разнообразия и богатством учения тому, как быть движимым Другим. Другим, который находится за пределами любого соперничества или чувства собственности. И тогда мы будем знать без скрытых ловушек нашего самообмана, который ослепляет нас; мы будем знать так, как знают нас, и откроем, что наше знание Иисуса — это ничто по сравнению с его знанием нас и его любовью к нам. Но это уже была бы другая книга.
1. Как знание Иисуса позволяет вам легче относиться к тому, чтобы вас любили как одного из «грубого множества человечества»? Признаете ли вы, что вам необходимо настаивать на делении окружающих вас людей на «хороших» и «плохих», чтобы ваша вера имела смысл?
2. Как вы понимаете раскаяние? Возможно ли действительно какое-либо раскаяние до того, как ваше сердце расширилось пониманием того, что вас любят?
3. Как мы учимся подражать отдавшей себя жертве? Что означает утверждение, что это новый вид практического учения?
4. Что неверно в любом утверждении о знании Иисуса, которое не имеет практических общественных последствий? Что означает с точки зрения учения вставать на сторону тех, кого изгоняют, особенно те, кто думают, что этим они служат Богу?
5. Имеет ли смысл утверждение, что мы знаем Отца отдельно от нашего обучения новому братству с Иисусом и теми, кого изгоняют? Как наше обучение братству с Иисусом уничтожает наши фантазии и проекции по поводу Бога? Существует ли какое- либо знание Бога, которое не основательно, но тихо не подрывало бы наши индивидуальности и способы относиться к другим людям?
6. Если кто-то спросит вас сейчас, знаете ли Иисуса, что вы ответите? Как бы ответили до прочтения этой книги? Изменился ли ваш ответ? Почему?
Предисловие к русскому изданию
Предисловие
Введение
I.
ВОСКРЕСЕНИЕ
Вопросы
II.
ОСОЗНАННОСТЬ ЖЕРТВЫ
Вопросы
III.
ВСЕМИРНАЯ ЖЕРТВА
Вопросы
IV.
СТРУКТУРА ПОЗНАНИЯ
Вопросы